– Мисс Мейсен, мы можем поговорить?

Резко разворачиваюсь и киваю. Откуда он взялся? Почему так внезапно?

Сажусь на те самые металлические стулья, на которых прошёл наш прошлый разговор. Моя радость испаряется, когда я смотрю в серые глаза Джеймса, наполненные холодом и сталью. Ни капли сочувствия, только холод… острый и колючий, как у Каллена.

– Что-то случилось? – решаюсь задать свой вопрос, ощущая, как сгорают миллионы нервных клеток в моём теле. Я не могу так жить, не могу вечно думать, что мой ребёнок на грани смерти. Быстрее бы уже операция, а то я не выдержу… не доживу…

– Случилось, Белла, – он опускает глаза, вынимая из папки, которую всё время носит в руках, прозрачный файл с находящимися внутри бумажками. Он протягивает их мне, и я, непонимающе принимая файл, разглядываю их. Внутри взгляд улавливает кардиограмму сердца. Почему-то ощущаю страх, глядя на запечатлённое хаотичное движение ритма.

За тот год, что я и Тони боремся с его пороком, я уже научилась определять, что к чему относится, но сейчас всё будто впервые. Я не понимаю, что здесь изображено, не могу объяснить. С таким я ещё не встречалась.

– Что это? – поднимаю испуганные глаза на доктора Маслоу, и тот поджимает губы, проговаривая следующее:

– Острая сердечная недостаточность…

– Что это значит? – цепляюсь руками в металлическую поверхность стульев, чувствуя, как страх ледяными оковами охватывает моё собственное сердце. Если бы была возможность, я бы отдала его Энтони. Даже не задумываясь.…Но я не могу. Я вынуждена сгорать здесь от ужаса, ожидая пока всё это прекратится. То счастье, коим я светилась с утра, сейчас казалось ужасно далёким. Мне страшно, очень страшно. Я не знаю, что будет через секунду, лишь умоляюще смотрю в глаза Джеймса, ожидая объяснения. Может быть, всё не так плохо? Господи, да помоги же ты мне! Спаси моего сына!

– Сердечная недостаточность – комплекс расстройств, обусловленный, главным образом, понижением сократительной способностью сердечной мышцы, – изрекает доктор Маслоу, отводя от меня взгляд и все ещё поджимая губы. – Возникает при переутомлении сердца, но в вашем случае из-за нарушения кровоснабжения.

– Где Энтони? – меня подбрасывает на стуле, едва слышу подобные объяснения. В кровь, будто впрыскивают сильную дозу адреналина, глаза выхватывают каждую мелочь, каждую пылинку в коридоре. Проходящая мимо медсестра бросает на меня сочувствующий взгляд. Но едва я успею кинуться к ней с мольбами отвести меня к Тони, как Джеймс хватает меня за руку, усаживает обратно на стул:

– Мисс Мейсен, соберитесь, сейчас вам понадобится вся ваша выдержка!

– Он же выживет, правда? Он будет жить? – даже не пытаясь прятать слёзы, хватаюсь рукой за ладонь доктора, едва ли не падая перед ним на колени. И я упаду. Я сделаю всё что угодно. Всё, что будет нужно. Всё, что будет глупо и пусть даже убийственно. Но если это поможет Энтони – я всё сделаю. Умру сама, но его спасу… Я ведь мать, мать! И мой ребёнок, мой малыш, прямо сейчас может оставить меня, может умереть!

– Присядьте, Белла, – он поддерживает меня за локти, усаживая на стулья рядом с собой и обращая полный профессионализма взгляд на мои заплаканные глаза, начинает говорить то, что я едва разбираю от рыданий, вырывающихся из груди: – Сейчас ваш ребёнок в реанимации, мы делаем всё возможное. Я могу гарантировать, что у него есть двадцать пять процентов из ста, чтобы выжить. Мы вовремя диагностировали проблему. Это кардиогенный шок…

– Кардио… что? – от рыданий слова выскальзывают обрывками, а в голове пульсирует лишь одна фраза: «Господи, помоги, спаси, убереги, сохрани!». Беспрерывно молюсь и в то же время слушаю доктора. Но ни одного слова, которое, хоть немного облегчило бы мои страдания, не слышу:

– Кардиогенный шок — крайняя степень левожелудочковой недостаточности, которая приводит к неадекватному кровоснабжению всех органов и тканей, прежде всего — жизненно важных органов. Чаще всего он развивается как осложнение инфаркта миокарда…

– Боже! – рыдаю навзрыд, не в состоянии унять слёзы. С утра всё казалось прекрасным. Сегодня в банке я перевела деньги на счёт клиники, заплатила за услуги доктора Маслоу, а в это время мой ребёнок умирал! Он и сейчас умирает…

– Вы сказали, что у Тони есть только двадцать пять процентов на то, чтобы выжить… – говорю с придыханием от слёз, давящих глотку, будто сама на грани кончины. – То есть, семьдесят пять процентов, что он…

Простой математический подсчёт складывается в голове словно пазл. От ужаса у меня сбивается дыхание, и, кажется, даже слёзы замирают. Нет, такого не может быть. Энтони не может умереть! Он ещё маленький, у него вся жизнь впереди. Господи! Нет!

– Мне жаль, мисс Мейсен, – впервые слышу в голосе Джеймса сочувствие, но на него сейчас наплевать. Одна-единственная мысль – двадцать пять процентов – отстукивает, будто выжженная калёным железом. Я забываю про Эдварда, про деньги, про всё на свете. Я помню лишь о том, что мой сын, возможно, умрёт. Я не увижу его небесных глаз, не увижу его улыбку, не посмотрю на прекрасное личико, не прочитаю сказку, не обниму, не прижму к груди, не поцелую…

– Когда всё решится? – хриплый, ужасающий шёпот вместе со слезами.