Хорошо понимая, что в этой операции что-то пошло не совсем так, как бы хотелось, эти офицеры попытались проанализировать, что же именно им не позволило выявить Марка Ганеева, что же именно ему позволило избежать своего, казалось бы, неминуемого ареста? В результате многие офицеры ФСБ, принимавшие участие в облаве, выразили серьезное сомнение по поводу того, что Марк Ганеев, как личность, вообще существует! Другие же офицеры отмечали, что поиски Марка Ганеева были очень сильно осложнены тем обстоятельством, что им так и не были представлены хорошие и четкие фотографии этого человека. Поиски велись по очень плохим фотографиям, черты лица на которых часто угадывались, но не были хорошо видны! Фээсбешные аналитики оказались не в состоянии дать ответы на простейшие вопросы оперативников, непосредственно работавших с задержанными людьми, как бы предположительно этот Марк Ганеев мог бы поступать, оказавшись в той или иной конкретной ситуации?!

В рамках операции всех задержанных лиц поголовно дактилоскопировали, после чего на свободу отпустили всех женщин и детей. Офицеры милиции хорошо поработали, опрашивая стариков и пожилых людей, вскоре и их всех отправили по домам. Затем они собрали в отдельную группу тех задержанных граждан, имевших постоянную работу в том самом злопамятном московском переулке, быстренько их опросили. От них они хотели получить ответы на такие вопросы, что же интересного и необычного они увидели в том переулке до начала и во время проведения облавы? Естественно, люди затруднились с ответами на такие вопросы!

После опросов и установления личности допрашиваемых лиц многие задержанные граждане были выпущены на свободу, им позволили покинуть милицейский обезьянник! Вы, конечно, понимаете, что процесс установления личности продвигалось вперед ни шатко, ни валко, но каждый отдельный его этап занимал очень много время, слишком уж много времени уходило на подготовку каждого такого этапа. Все это время я провел, сидя на лавке КПЗ, одновременно взглядом своих глаз лечил женщину от этого отвратительного синяка под ее левым глазом. Когда женщин отпустили, то и эта молодка взглядом своих серых глаз поблагодарила меня за внимание и, увлекательно покачивая бедрами, покинула КПЗ. В этот момент я услышал, как старый сержант милиционер привычными словами народного фольклора прокомментировал освобождение этой молодки:

– Хороша, Любка, баба, ничего не скажешь по этому поводу! Но вот только с мужиками она не может ужиться! Чуть что не по ее, тут на сожителя кошкой бросается! Ей бы найти такого мужика, который бы ей настрогал двоих, троих детенышей, заставил бы ее по дому белкой в колесе бегать! Она бы и одумалась, перестала бы дурить и блажь свою на людях показывать!

Вскоре, около полуночи, и меня вызвали к дознавателю в кабинет. Следуя указаниям старого сержанта, я по лестнице поднялся на второй этаж и, немного пройдя по темному коридору, я носом уткнулся в дощатую дверь, на которой фиолетовым карандашом было написано: "Без доклада не входить!". Усталый и какой-то замызганный лейтенант милиции сидел за столом, чуть ли не до потолка заставленный кипами картонных папок. Когда за моей спиной негромко скрипнула дверь, то этот симпатичный парнишка, не понимая головы, сказал:

– Проходи мужик! С раннего утра на ногах, ни одной свободной минуты, только и занимаешься этими несчастными людьми!

Я не обратил внимания на эти его слова, а продолжал стоять, ожидая приглашения присесть на стул, стоявший впритык к его столу. Пару минут в комнате ничего не происходило, молоденький лейтенант продолжал что-то писать, из-за папок на столе я не мог видеть, что именно он писал.

– Ты, что, дружище, русского языка не понимаешь?
– Слева от меня послышался злобный рык.
– Тебе же сказали, проходи! А ты все стоишь у двери, плечом дверь подпираешь! Ты, что так и разговаривать с нами будешь, стоя у двери?

Повернул голову на рык, за вторым столом этого же кабинета я увидел капитана милиции, который ничего не писал, а курил папиросу "Казбек", хитро поглядывая на меня. Из-за его курения в этой комнате-кабинета образовался самый настоящий смог с отвратительным запахом, а лампочка Ильича, висевшая у потолка, обволоклась синим туманом и сейчас собой напоминала луну, на которую мне почему-то захотелось завыть. Выхватив пистолет Макаров из кармана своих сильно поношенных милицейских брюк, этот злобный капитан с папиросой во рту и пистолетом в руке выскочил из-за стола, бросился на меня, истошно и злобно вопя:

– Ты, почто, гад, родину продал? А ну признавайся, какие языки знаешь, на какую вражескую разведку служишь?

Эта комнатенка была очень мала своей площадью, оба письменные стола стояли практически впритык друг другу, так что бежать капитану попросту было некуда! Вскоре он стоял уткнувшись в мою грудь и, перебирая ногами, что-то кричал в мою куртку. В этот момент лейтенант, наконец-то, оторвался от своей писанины, поднял глаза на меня, посмотрел и укоризненно покачал своей головой. Заметив, что его друг, капитан, находится в весьма бедственном положение, у того не хватало сил сдвинуть меня с места. Лейтенант огорченно покачал головой и сказал:

– Ну что ж, мужик, я вижу, что ты не хочешь признаваться в измене родины?! Ну, что ж, тогда и не признавайся! Почему бы тогда тебе бы нам не рассказать о том, что конкретно ты видел в том московском переулке. Представляешь, мужик, когда какому-либо чмо я задаю этот вопрос, то оно начинают тебе лапшу на нос вешать, говорить, что они ничего не видели, не слышали?! Ну, не будем же мы просто полк внутренних войск поднимать, облаву на вас, миленьких, проводить и просто так весь этот концерт устраивать! Надеюсь, что ты, мужик, сам хорошо понимаешь, что, чем быстрей ты расколешься, нам все расскажешь, тем быстрей мы тебя на волю отпустим и домой отправим!