Вскрик? Я этого не помню. Хотя я вообще мало что помню из произошедшего в тот день. После того, как лапы переродка сомкнулись на моей шее, перед глазами стали прыгать неясные образы воспоминаний, и яростное лицо Пита исчезло из поля моего зрения.

– Я нашел вас довольно быстро, но вы оба были без сознания…

– Оба? – опешила я.

Ментор кивает.

– Он боролся с переродком. Выбор был невелик: отдаться животному, которое убьет тебя, или отрезать его от своего сознания. Это спасло тебя, Китнисс. Он спас тебя.

– Где он?

– В соседнем вагоне. Не приходил в себя практически сутки. У него жар: мечется, просит прощения, зовет кого-то… Хотя я думаю, мы оба знаем — кого, – грустно говорит Хеймитч.

Я отвечаю ему коротким кивком.

– Помнишь, ты говорил, что я бы могла прожить сотню жизней и не заслужить его?

– Помню, но теперь я сомневаюсь в правильности сказанного, – грустно говорит ментор.

Я несогласно качаю головой.

– Хеймитч, – устало говорю я, – если бы ты только знал, как был прав…

Глаза наполняются горькими слезами, которые я больше не в силах сдерживать под давлением алкоголя. Не помню, чтобы раньше мне приходилось плакать при менторе. Только в редких, крайне сложных и вынуждающих ситуациях. А он, по-моему, только этого и ждал.

Его шероховатая рука успокаивающе поглаживает меня по плечу. Он не решается меня обнять в силу грубых сказанных мною слов. Я падаю в его объятия сама: отцовские, крепкие и неуверенные.

– Ну-ну, Китнисс. Сойка-пересмешница должна быть сильной, – с этими словами я проваливаюсь в глубокий, сулящий кошмарами сон, со странным чувством того, что эти слова я уже слышала.

***

Когда я просыпаюсь в следующий раз, за окном стоит темная, непроглядная ночь, и предположить, чьи владения пересекает мчащийся поезд, я не могу.

Голова после выпитого кажется неподъемной, во рту пересохло, а к горлу подбирается тошнота. Заботливого ментора рядом уже не было, но в воздухе все еще витал запах перегара. Возможно, это несет от меня самой. Отлично: к тому, что я сумасшедшая, добавлялось еще и неутешительное клеймо алкоголика.

Я медленно сползаю с кровати, усаживаясь на мягкий ковер. Я проспала почти весь день и всю предыдущую ночь: сон не придет, а значит, мне нужно найти себе занятие. Странно было лишь то, что на протяжении всего этого отрезка времени я не видела ни одного кошмара. Наверное, это от того, что теперь они преследовали меня в реальности.

Дотрагиваюсь до шеи и замечаю, что она липкая. Возможно, Хеймитч обработал её некой мазью – боль прошла. Аккуратно, чтобы не вызвать головокружения, держась за быльце полки, встаю на ноги. Перед глазами пляшут ночные зловещие тени, и я на ощупь крадусь к душу, по пути сбивая все, что попадалось под руку. В теории это было бы даже весело, на практике доставляло целую кучу неудобств.

Душ здесь такой же, как и в пентхаусе, который выделяли нам во время Игр: тьма непонятых, ничего не означающих кнопок, сенсорная мерцающая панель и отсутствующая наклейка с объяснением по эксплуатации. Нажимаю сразу несколько клавиш наобум в надежде, что это будет прохладная или даже ледяная вода. Мне везет, вначале вода едва теплая, не больше двадцати градусов. Но с каждой минутой температура падает все ниже, и к концу водных процедур я покрываюсь гусиной кожей, которая дополнялась синеватым оттенком губ.

Пока меня обдувает сушилка, я раздумываю над тем, чем занять себя в начале второго ночи. Для начала мне стоило покинуть четырехстенное заточение своего купе. Накинув махровый халат, уверенно выхожу из комнаты, прикрывая за собой дверь.

В коридоре горит тусклый ночной свет. Уже в душе я поняла, как сильно хочу есть, и потому беру курс на буфет, который всегда пух от разнообразия вкусной еды. Поезд, в котором меня отправили в Капитолий, был одним из тех, в котором перевозили новоиспеченных трибутов. Желая показать всю мощь и силу столицы, они были сделаны с большим размахом и излишней вычурностью.

Я помню, как сама оказалась в вагоне, в котором было все, о чем мы с семьей могли только мечтать: душевая кабина, удобная постель, техника, а главное, вкусная и бесплатная еда. Но теперь, зная, какой ценой достается все это, я бы согласилась и на старую, обтертую постель, кадку с водой и ежедневные вылазки в лес.

Буфет оказался пустым и нелюдимым. Весь персонал отправился на двухчасовой отдых и меня это несказанно обрадовало. Остались только я, гудящий стук колес и еда. Ее было много, как и обычно. Мне не удалось найти ничего мясного – наверняка скоропортящиеся продукты убирали на ночь. Поэтому я ограничилась сухим пайком в виде горячего шоколада, нескольких булочек с изюмом и огромного куска черничного торта.

Аппетит не пропал, значит, можно считать, что я на пути к выздоровлению.

Я усаживаюсь на диван и включаю телевизор. Моя удача не подводит меня и на этот раз: я попадаю на ночной выпуск новостей.

На этот раз телеведущая мне незнакома, но я все еще замечаю почерк Койн: строгий серый пиджак, темные коротко-стриженные волосы и пропавшая с лица улыбка. За ее спиной виднеется эмблема телеканала — три пальца поднятые вверх. Это, несомненно, вызывало ответную реакцию у всех жителей Панема. Символ восстания навсегда останется в их сердцах. Койн в очередной раз подтверждала это.