– Прости, Китнисс. Я ведь говорил, я – животное, которое хочет причинить тебе вред. – Он подходит чуть ближе, и я стараюсь не двигаться. – Но, поверь, – этого больше не произойдет. Я не позволю ему, каких бы усилий мне это не стоило.

Теперь его лицо освещает тусклый свет буфетной лампы. Он выглядит еще хуже, чем тогда у моей постели: темные синяки были видны теперь куда отчетливее, на щеке я заметила пару царапин, костяшки рук и пальцев были сбиты в кровь. Он боролся сам с собой и переносил всю свою злобу на неповинную в его бедах стену.

Я вслушивалась в каждое его слово с замиранием сердца, выискивая в глазах и тоне Пита железную, непоколебимую ярость переродка. Но теперь этого не было, и кроме старого доброго и такого забытого Пита Мелларка я не видела в незнакомце абсолютно ничего. Хотя – нет. Теперь к образу моего мальчика с хлебом приписывался неописуемый детский трепет, который он излучал.

Тело невольно качнулось ему навстречу. И вот я стою прямо перед ним – человеком, который еще вчера пытался меня убить. Я снова безоговорочно доверяюсь ему.

Пит не верит в это счастье и очередной подаренный мною шанс, оставаясь на прежнем месте. Трудно сказать, сколько мы стоим так, просто выискивая друг в друге подвох. Что-то, что может навсегда разрушить хрупкий, неподвластный никакому логическому объяснению мир, в котором есть место только для меня и Пита. Хотя, конечно, он так не считает.

Первым сдается он. Но лучше бы он стоял, не шевелясь. Его рука медленно тянется к моему горлу, я тут же отскакиваю в сторону.

– Нет, я просто хотел проверить… – оправдывается мой бывший напарник.

Я неуверенно возвращаюсь на свое прежнее место в надежде на то, что это не очередная уловка переродка.

Его мягкая ладонь касается моей шеи, и я тут же чувствую расходящуюся по всему телу боль. Он сравнивал отпечаток и свою ладонь – они, конечно, совпадали. Он стиснул зубы, и я услышала скрежет зубов. Ярость.

Мне вновь стало страшно, и я уже не пыталась этого скрыть. Медленно высвобождаясь из его хватки, я кинулась к выходу, надеясь, что Пит не станет преследовать меня и поймет, что мне стоит побыть одной.

Но он нагоняет меня у самого входа в буфет. Его рука выхватывает мой локоть и бережно разворачивает к нему лицом. Только он так умел – вселять ужас и в то же время обращаться со мной как с дорогой фарфоровой игрушкой.

Я не видела страшного гнева в его взгляде. В лазурных глазах плескалось отчаянье, отчаянье того, что я никогда не смогу простить и отпустить животный ужас, который вспыхивал во мне при его виде.

– Я пойму, если ты ударишь и сбежишь от меня, Китнисс. Но прошу: просто выслушай меня. Всего несколько минут – и ты свободна, клянусь.

Я молчу и стараюсь не выказывать своего страха. Он ждет моего ответа.

Сглатываю подкативший к горлу комок, облизываю пересохшие губы и вдыхаю ненужный воздух. Пит ждет, но я не тороплюсь с ответом: этому меня научили Игры, этому меня научил Капитолий, этому меня научил сам Пит.

– Я выслушаю тебя.

Он замирает: снова не до конца верит в происходящее. Но на этот раз не позволяет себе такую роскошь, как молчание, и практически сразу начинает говорить:

– Китнисс, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед тобой мне не хватит и всей жизни. Ты боишься меня – это правильно. Ты возненавидела меня – это логично. И теперь, когда нам снова придется играть в «несчастных влюбленных», я могу представить, какой это мукой станет для тебя, – Пит переводит дыхание и не сводит с меня лазурных глаз. – Мне нужно было предупредить тебя тогда, в пекарне, но я понадеялся на собственную силу духа и проиграл… Я видел, как он убивает тебя, Китнисс. Видел, как мои собственные руки душат единственного человека, который знал меня прошлого.

Значит, вопрос только в том, чтобы узнать себя прошлого?

«Китнисс, это пустые надежды. Кроме злобы переродка и лояльного отношения к тебе в нем не осталось никаких иных эмоций», – вторил внутренний голос. Душу облили соляной кислотой.

– Я не заслуживаю твоего прощения, но я хотел бы знать: не передумала ли ты по поводу беженцев?

Его интересуют беженцы. Не ты. Беженцы.

– Нет, – твердым, но охрипшим голосом отвечаю я.

Его лицо озаряет вымученная, слабая, но такая знакомая улыбка надежды. Он улыбается так, как тогда, на Арене, когда я лечила его у воды. Он понимал, что долго не протянет, а я не позволяла думать ему об этом, заставляла бороться. В глазах тогда теплилась нежность. Та самая нежность Пита Мелларка, с которой он смотрел на меня. НА МЕНЯ. И ни на кого больше…

– Они нуждаются в нас. Не по отдельность, а вместе. Если ты одна смогла свергнуть Сноу, что можем сделать мы вместе? – я соглашаюсь с ним и коротко киваю головой. – Китнисс, я клянусь, что бы со мной там ни стало, я клянусь, ты больше не пострадаешь от этих рук.

Он с ненавистью глядит на свои ладони, длинные истерзанные кровоточащие пальцы, руки с длинными проходящими по всей длине порезами. Я перевожу взгляд с его рук на самого собеседника. В бирюзовых глазах, казалось, отражается весь свет и пронзительность неба. Я беру его за руку, стараясь делать это как можно безразличнее, осматриваю раны.