– Столыпина вы убили, ведь так? – быстро спросил Крыжановский. – Да и на меня покушение – не ваша ли работа?

– Я в Ордене недавно, и моя степень посвящения не позволяет знать подобные вещи, но даже если так, то что же? – вскинулся на миг старик, но тут же снова скривился от сердечной боли. – Столыпин всем мешал, не только Ордену. Это не убийство, а лишь хирургическая операция… Удаление гнилого зуба, если угодно-с…

– Я – тоже гнилой зуб? – изумился Сергей Ефимович.

– Обещал же, что скажу всё, как на духу! – невесело усмехнулся Семёнов. – Так не взыщи-с.

– Да ты, братец, и иное обещал, виноват, мол, перед всеми, – напомнил Крыжановский. – Однако, похоже, виниться передумал. Что, нигилизм перевесил ценность жизни собственной супруги?

– Нет же, вину свою прекрасно вижу, – поник головой старый вольнодумец. –Она в том и состоит, что я не сумел убедить в здравости идей Ордена даже членов своей семьи-с, даже Верочку… Вышло скверно… И не нужно на меня так смотреть, не нужно – без того тяжко. Ну, зачем, зачем она это затеяла?! Зачем сунулась, куда не следовало?! Ведь столько лет мы в браке, разве я хоть раз давал повод для подозрений в супружеской измене-с?!

– Как низко всё, что ты говоришь, – Сергей Ефимович настолько растерялся, что не сразу смог найти подходящие к случаю слова. – Да ты просто мерзавец, братец! Чувствую себя так, словно за карточным столом поймал шулера – глядь, а то мой родственник. Щегловитова он ругает! Да ты ничем не лучше: отличие между вами лишь в том, что его черносотенцы раскачивают государственную лодку справа, а твои мартинисты – слева. Вред же одинаковый – нет никакой разницы, от чьего толчка лодка перевернётся...

– Где женщины, Семён? – сквозь зубы спросил Фёдор Щербатский, положив руку на плечо шурину и, таким образом, останавливая его излияния.

– Если не заблудились по дороге-с, в чём я лично сомневаюсь, то пришли в недостроенный театр Ширяева, что слева за Смоленским кладбищем на Васильевском. А там, по всему выходит, они тайно присутствовали на собрании Ордена. Это серьёзное преступление, ибо там обсуждались весьма важные тайны…

Семёнов замолчал и прикрыл глаза. Щербатский вынужден был подстегнуть его вопросом:

– Какого рода тайны?

– Откуда я знаю? – раздражённо обронил камергер. – В Ордене я лишь Помощник, и не вхож во Внутренний круг. Моё поручение состояло в подготовке собрания и обеспечении строжайшей конспирации-с. Я тайно водил делегатов и полагал, будто сумел всё исполнить наилучшим образом. А вышло вон как –собственная жена, изволите видеть, выследила-с! La sauvagerie improbable[94]!

– Да уж, пост камергера двора променять на дурацкое звание Помощника – это вне здравого смысла. Балы бы лучше продолжал организовывать, а не сборища убийц, – презрительно заметил Крыжановский. – Оно изящнее выходило.

– Собрание давно закончилось, и братья разошлись, – не вступая в перепалку, продолжил камергер. – Но что сталось с нашими женщинами – можно только гадать. В театре-с постоянно находится сторож – бывший матрос. В Ордене есть Стражи, которые занимаются вопросами безопасности… Не знаю… Боюсь, как бы не случилось непоправимое-с...

Крыжановский и Щербатский посмотрели друг на друга и, ни слова не говоря, вышли из комнаты. Циммер задержался и твёрдо сказал:

– Очень запоминающийся голос, ваше превосходительство. Я привык уважать чины и седины, но в данном случае очень сожалею, что не размозжил вам голову в тот день, когда вы появились у меня в мастерской под заячьей личиной, господин Люпус.

Через мгновение больной и раздавленный старик остался совершенно один в темноте, ибо безжалостный Павел забрал с собой лампу.

Более жалостливый Крыжановский подошёл в холле к телефонному аппарату и позвонил доктору Христофору. Свой поступок его превосходительство пояснил просто:

– Не хочется до конца дней терзаться мыслью, что лишил больного человека помощи, и тем убил. Бог ему судья, не я...

Затем Сергей Ефимович связался с жандармским дивизионом и потребовал подготовить к выезду пару-тройку человек, после чего без сожалений оборвал телефонный шнур – нечего оставлять старику соблазн, а то ещё, не ровен час, захочет предупредить своих орденских дружков.

– Совершенно отказываюсь понимать происходящее! – лишь только тронулся экипаж, заявил Павел Циммер. – Посмотрите, никто специально не выманивал женщин из дому, но они, если согласиться с догадкой подлого старика, всё равно непостижимым образом столкнулись с Орденом Мартинистов. Но при этом дали очень важную ниточку – театр.

– Да уж, впечатление такое, будто чья-то досужая рука искусно перетасовала события самым причудливым образом, словно колоду карт, – согласился Крыжановский.

– Это если верить Семёнову, а он совершенно свободно мог и приврать! – продолжил гнуть прежнюю линию Фёдор Щербатский. – Посмотрите-ка, все лица, выступающие орудиями незримых пока ещё «ахейцев» – милейшие люди. Поэт-идеалист Искра; Распутин, страстно мечтающий о спасении Императорской семьи; гениальный инженер Циммер, влюблённый в цвет электрик; и вот теперь Семён. А где же в таком случае злые кукловоды? Очень хочется взглянуть на них хоть одним глазком!