— И это увозите! Хватит мне ее сторожить!

Несколько женщин пошли туда, откинули мешковину. Под ней нечто холодно-металлическое и, видно, очень-очень тяжелое.

— Что это, бабы?

— Да кто его знает…

— Динамо это. Динамо-машина! — пояснил невесть откуда появившийся Гашкин. — Электрический ток будет давать… Вот отроем где-нибудь подвал кирпичного здания, и там будет электростанция. Со временем, конечно…

— Что же, — совсем робко спросила бережанская молодка, и это так не вязалось с ее характером, — у нас и свет будет? И радио? Может, и кино тогда? «Волгу-Волгу» увидим… «Чапаева»?..

— Сюда все! Идите динамо грузить! Свет будет!

— Кто там басни рассказывает?!

— Почему басни?.. Вот оно, динамо…

Женщины попробовали сдвинуть машину с места.

— Ой, бабы! Да она стопудовая!.. Животики надорвем, не сдвинем… Надо мужиков звать!

В конце концов динамо погрузили на машину солдаты.

В самый разгар работы, урвав свободную минутку, на станции появился Захаров. И не сразу понял, что происходит. Зачем здесь столько народу? Зачем здесь дети, старики? И кто без его ведома вызвал военных? Уж не напутал ли Степанов чего? Но, чем больше он вглядывался в лица людей — и тех, кто работал, и тех, кто только смотрел, — тем больше начинал понимать происходящее. Впервые после двадцати двух месяцев фашистской оккупации в городе организовали воскресник! А ведь люди и слово-то это, верно, забыли!..

Захаров не знал, как выразить им свою признательность. Сказать речь? Но к чему здесь слова? Да и не найдешь сейчас таких слов, а может, их и вовсе нет…

Он подошел к женщинам, тащившим толстое бревно.

— А ну, бабоньки, потеснитесь, дайте и мне поразмяться…

На лицах женщин неуловимо проскользнула растерянность, смущение. Сам секретарь райкома партии!

Через час Захаров ушел к своим неотложным и нескончаемым делам. Их не могли отменить и воскресенья…

А люди продолжали таскать и грузить тес, кирпичи, кровельное железо, стекло.

Как бы ничего особенного. Ничего примечательного…

Часа в три, перед самыми ранними сумерками, начал медленно и торжественно падать белый пушистый снег. Он покрывал черные пепелища и развалины, бугры от домов и одинокие печи. Дебрянск неузнаваемо преображался. Эдакий чистенький, свеженький городок из нескольких домов, десятков сарайчиков и землянок, с клубом и двумя старыми церквами! А пройдут годы, пять или десять, — какой непохожий на современный, какой неузнаваемый Дебрянск отстроят здесь! Какая непохожая на нынешнюю будет жизнь в нем! И не забудется ли под напором других событий, окончательно не отойдет ли в неинтересное прошлое жизнь Дебрянска поздней осенью тысяча девятьсот сорок третьего года? Ведь не случилось в нем взволновавших мир событий, интригующих происшествий, не прогремели в нем битвы, повернувшие ход истории… Но в нем жили и живут люди, которые были и остались русскими. Правда, за то, чтобы они имели честь ими зваться, и осталось пока в Дебрянске из двадцати пяти тысяч всего пятьсот человек.