Шрифт:
— Сам говоришь: «Кто? Что? Неизвестно…» — а обвиняешь костеринцев. Разве ж так можно, Востряков?!
— Они, они… — без прежней напористости ответил Востряков.
Услышав его слова, Прасковья Егоровна в горести покачала головой и пошла к себе.
— Вот так, Степанов… Да что стоишь-то? Садись!
— Может, в другом месте поговорим?
— А что «другое место»? — Востряков достал кисет, протянул Степанову. Закурив, бросил спичку на пол. — Кто сам будешь?
— Учитель.
— Не о том я… На фронте кем был?
— Минометчиком.
— А я артиллеристом. Воевал я, Степанов, скажу не хвалясь, неплохо. Орден, медаль, две благодарности… Я Ватутина видел. Лично. Вот как тебя… И оставил я, Степанов, силу на фронте… Нету у меня прежней, а воевать надо!.. Костерино это я бы разбомбил!..
— Зачем же так? Люди-то здесь советские… А из-за того что кто-то виноват — не так уж их и много было, — стоит ли всех наказывать?
— Да у виноватых в каждом доме родственники, сватья да зятья, двоюродные братья и сестры, свекры и тести! — Востряков вздохнул: — Бросили меня на участочек! Может, с дороги выпить хочешь?
— Не хочу, Востряков.
— Ну смотри… — Востряков оперся о стену и курил, стряхивая пепел прямо на пол.
— Так почему же все-таки мост не закончен, Востряков? — спросил Степанов.
— Я знаю, что ты с меня спрашивать будешь… — Востряков затянулся раз, другой, загасив окурок пальцами, высыпал остатки табака в кисет. — Строили, не очень споро, но уверенно… Пареньки, здоровые старики, годные к делу инвалиды… И вот три дня стоим. Ни с места!
— А что произошло?
— Уверяют, что бревна в лесу заминированы. Тронешь одно — и вся полянка на воздух.
— А за саперами ты не мог послать? Военкомат есть. Обратился бы. Не понимаю, Востряков, о чем тут думать! Теряешь время, а из-за чего?! — напустился на него Степанов. — Мне, что ль, договориться?
— То-то и есть, Степанов, оставил я силы на фронте…
— Об этом я уже слышал.
Востряков словно и не воспринимал слова Степанова, твердя:
— Оставил силы. Ох, как я это чувствую!
Он поднял палец, призывая к вниманию. Круглое, мясистое лицо его побагровело от напряжения.
— Мне нужно было сразу пойти на поляну и разворошить штабеля к черту! Показать, что не испугался! — укоряя себя, сказал Востряков. — А вот не смог, Степанов!
— Подожди, подожди… Зачем же так рисковать? Я говорю, за саперами б послал!
— Ну и что? Приехали бы саперы, а никаких мин нет… Выругались бы или, что того хуже, посмеялись над инвалидом: «Болтовне поверил! Бережет свои переломанные кости!..»
— Думаешь, насчет мин ложный слух, чтоб запугать?..
— Запугать и проверить, на что я гожусь… Но теперь решил: завтра рассветет и я — в Раменскую дачу…
В кухню вошла хозяйка.
— Мешаем мы здесь, Востряков, пойдем… — Степанов встал.
Востряков тоже поднялся. Но прежде чем уйти, спросил, обращаясь к хозяйке:
— Что, бабка? Позаботились собственники, чтобы их добро никому не досталось? А?
— Вот завтра пойдешь и увидишь… — ответила хозяйка.
— А ты все слышала… Я ж пошутил, бабка!
Старуха туже затянула черный платок, повязанный «шалашиком», скрестила на груди руки:
— Тем не шутят, начальник! — Постояла и — за дверь.
— Пойдем, Востряков, — сказал Степанов.
— Зря ты угнетаешь эти семьи, — уже на улице сказал Степанов. — Те, кто виновен, получили свое, а их матери и дети при чем? Да и шутки у тебя, Востряков, не очень вкусные…
— Вот, вот! — подхватил Востряков. — Плох стал Артем Востряков! Проливал кровь — был хорош, а сейчас — лапоть…
— Ладно, хватит тебе! — остановил его Степанов. — Завтра пошлем в военкомат за саперами, и дело с концом…
— Завтра… — сосредоточенный на чем-то, рассеянно повторил Востряков. — Слушай, Степанов, пойдем выпьем, а?
— Хватит с тебя!
— Ты как старшина. Честное слово, как старшина… На фронте, Степанов, я хорошо приладился. А к этой жизни еще нет. — Востряков тяжело вздохнул: — Немцы всех у меня загубили… Один я…
Он неожиданно остановился, обеими руками оперся на палку. Дом был в нескольких шагах. В одной из комнат горела коптилка. Востряков, кивнув на еле освещенное окно, сказал уверенно:
— И Клава меня бросит, Степанов…
— Почему ты так думаешь?
— Бросит!
— Да почему?