Молчать, чтобы София, которую она толкнула в сторону детской, и которая послушно закрылась там на замок, ничего не услышала. Молчать, чтобы Эд, который швырнул ее о дверной косяк, не разозлился еще больше, хотя страшно было даже представить себе, как это – больше. Молчать, чтобы ничего не сказать: не расплакаться стыдно навзрыд, не выплюнуть в лицо мужу все те слова, которые она копила много лет, которые никогда не употребляла раньше, и которых он так заслуживал…

– Защищать вздумала? Защищать… Только эту ублюдочную девчонку и знаешь. Только ее и видишь. Только с ней и носишься, - выдохнул Эд, не больно, но от этого еще более унизительно пиная ее, скорчившуюся на полу, носком ботинка.
– Как же она сбежала от тебя? Дерьмовая мамашка из тебя вышла, пора признать. Жена дерьмовая, баба дерьмовая, мать дерьмовая… Ну?! Что ты молчишь?

Но Кэрол лишь спрятала горящее огнем лицо в ладонях, не отвечая. Падая, она ударилась скулой о косяк, и эту ссадину в ближайшие дни не скроет даже тональный крем. Плечо ныло, грудь жгло болью, с искусанных и распухших губ она слизывала соленые слезы вперемешку с кровью и сжимала руки в кулаки, впиваясь короткими ногтями в ладони, но даже не замечая этой едва заметной боли. Нужно просто потерпеть еще немного. Немного помолчать. Дождаться, пока он скажет все и уйдет. Только ничего не говорить самой. Ничего не отвечать.

– По мужикам побежала с утра пораньше? А девчонку бросила на безмозглую подружку, такую же шалаву, как и ты? Нет, - смеялся уже Эд злым смехом.
– Ты и по мужикам – я бы даже посмотрел на это, блин. Так где была, сука?! Отвечай или… - схватил он ее за ворот футболки, рывком поднимая на ноги и встряхивая.

– Я… с Андреа… в центре, - всхлипнула Кэрол, понимая, что промолчать не получится.

– Говорил же, подружки эти твои до добра не доведут. Но тебе же надо общаться с кем-то из твоего, блин, круга, да? Я же не подхожу? Никогда не подходил: всю жизнь слова сквозь зубы цедила. Смотри на меня! Глаза подняла! Или тебе даже видеть меня противно? Ну же, давай, Кэрол. Скажи. Хоть раз. Хочешь же. Давай, валяй.

– Давай разведемся, - выпалила она и даже вздрогнула при виде выражения лица Эда, на которого, наконец, подняла глаза.

– Что? Я, кажется, что-то не так услышал…

– Давай разведемся. Почему ты не хочешь разойтись? Я плохая. Я плохая жена и женщина. Тебе все не так, - тихо, спеша сказать как можно больше, прежде чем на нее обрушится очередной удар, заговорила Кэрол.
– Ты найдешь себе лучше. Такую, как надо. Ты не хотел расходиться, не хотел делить дом, деньги, платить алименты. Но теперь ведь все просто. Давай просто разойдемся. Мне… нам с Софией выделят какое-то жилье, а ты, если хочешь, можешь тут остаться. И… всем так будет лучше.

Муж молчал и так непривычно внимательно ее слушал, что обнадеженная Кэрол последние слова сказала почти уверенным голосом и попыталась робко улыбнуться, показывая, что она не в обиде ни за что, даже за боль сейчас, которую она старалась не замечать, выпрямляясь и поправляя одежду.

– Разведемся, говоришь?
– хмыкнул он, рассеянно оглядываясь, находя взглядом бутылку с водой, беря ее, неспешно отпивая пару глотков и кивая в сторону гостиной, куда Кэрол торопливо шагнула, почти празднуя в душе победу: а может быть, все действительно так просто?

– Да. Мы могли бы…

– Ты уже и план придумала, что ли?
– не сводя с нее застывшего взгляда, продолжал пить воду Эд, падая на кресло и кивая на диван.
– Садись. И слушай. Внимательно, дрянь, слушая меня. Ты не получишь развода никогда. В этом чертовом мире больше нет разводов. Ясно тебе? Ты моя. И та спиногрызка, за которую ты так держишься – тоже моя. И можешь даже не мечтать избавиться от меня. И копы твои не помогут тебе, не надейся. Я тебя убью, - он сказал это, не меняя тона, и от этого в его слова верилось еще больше.
– Не сомневайся. И не придерется никто. Вариантов много. Особенно с учетом того, как легко тебя просто вышвырнуть из города и сказать, что ты сама смылась, башкой повредившись. А девчонку я, пожалуй, оставлю себе. Что дергаешься? Не устраивает? Тогда сделаем вид, что слово «развод» я слышал в последний раз.

– Но… - начала Кэрол и испуганно прервалась, не решаясь даже спрашивать.

– Что? Давай. Говори свое «но»! Смелей, дорогая.

– Но почему? Зачем я тебе нужна? Зачем тебе наша семья? Ее давно нет и…

– И не было. Давай, договаривай. А потом вспомни, почему ее не было. Потому что ты снизошла до меня, да? И до сих пор снисходишь. Ты стерва, Кэрол. Я таких, как ты еще не видел. Что ты так улыбаешься? Улыбаешься всегда. Молчишь. Смотришь. Смотришь так, сука, что не ударить тебя невозможно! Только чтобы не смотрела так, не улыбалась дерзко, чтобы умоляла, валялась в ногах, была, блин, женщиной, а не ледяной глыбой!

Он распалялся, краснея, а Кэрол вздрагивала от каждого, в этот раз слишком откровенного и эмоционального, слова, как от удара, слыша то, о чем она не раз думала, от чего она не раз отмахивалась, чем иногда оправдывала Эда. Нелюбимого мужа, который резко встал с кресла, подходя, наклоняясь, обдавая ее несвежим дыханием, запахом бензина, курева и алкоголя, ухмыляясь в лицо и словно видя в ее глазах отражение брезгливости – единственного чувства, которое она испытывала при виде него теперь. Располневшего, небритого, обрюзгшего, ненавидящего все вокруг.