Попутно Гагал разъяснил Илану собственную жизнь. Илан его выслушал и почти понял. Гагал очень боялся боли. Чужой, своей, чужой из-за себя и просто той, которая при их работе присутствует вокруг постоянно. Его отец, известный в Арденне врач, наследник династии и ректор медицинской школы, выбора жизненного пути Гагалу не предоставил. Кто-то должен был со временем перенять отцовскую практику. Поэтому Гагалу пришлось идти к отцу в ученики и резать пациентов по-старинке, как принято в их семье испокон веков. То есть, в лучшем случае опоенных виноградной водкой. Оперировал пять лет, но не привык. Поэтому часто у него все шло не так, как надо, и передом назад. При первом же знакомстве с полным обезболиванием, когда доктор Наджед как-то раз шил распоротый бок самого доктора Ифара, он решил, что отцовская практика, может, никуда и не денется, но традиционными арденнскими способами он ее перенимать не станет. Был драматически предан фамильным проклятиям и объявлен предателем рода славных арденнских живорезов, но все равно ушел. Через некоторое время был так же драматически прощен и позван обратно, но возвращаться пока не торопился. В атласе показал Илану, что хочет попробовать. Илан обещал подумать, как проверить и на ком. Лишний ниторас и хорошее знание анатомии у Илана были. Опыта того, что предложил Гага, не было. Гагал сказал: на мне проверим, я для такого дела подставлю, что захочешь.

И не Илана была работа в перевязочной, но он намыкался той памятной ночью, вторично обрабатывая таргу рану, кое как прихваченную судовым хирургом еще на корабле. Двое из двадцати трех, кто был у Илана на столе в ту ночь, все же умерли. Этот мог быть третьим, но пока держался без ухудшений и без улучшений, несмотря на возраст. Без сильной лихорадки и в сознании, только слабый. Первый корабельный шов у него был сделан не шовным материалом, а обычной грубой швейной ниткой, вряд ли обработанной, и ожидаемо пополз. Второй, наложенный Иланом в госпитале после иссечения, Илану не нравился. Илан боялся, что инфекция, что все опять разойдется от края до края и придется оперировать снова.

В общем, сегодня неудачней не было момента спрашивать Илана про возраст и то, как он докатился до бессонной жизни в госпитале. Еще про мать с отцом его спросите, Илан пойдет и засунет голову в алхимическую печь.

– Не знаю, сколько, дядя, - он отмахнулся бы от неподходящей беседы, если б руки были свободны.
– Не считал.

– Как так?
– удивился тарг.
– Как можно не знать свой возраст?

– Вот так. В жизни по-разному случается. Я не знаю, а кто знает, мне не говорит.

– И давно ты здесь?

– Как вернулся с Ходжера, так и здесь.

– Неразговорчивый, ясно. Извини уж... Я все равно поблагодарить тебя хочу. Кто знает, как дальше сложится... Мы думали, все, конец нам, толку, что корыто до порта дотянуло. А у вас здесь госпиталь... хороший. Это же мы на Ишуллане для вас, докторов, стеклянные трубки для впрыскиваний льем. Как они тебе в работе? Удобные?

Не рыбий пузырь и птичье перо, как сто лет назад, слегка пожал одним плечом Илан. Сказал:

– Иглы тупятся быстро. А так спасибо, конечно. Очень помогают...

– Иглы и поршни - это не к нам, это к соседям. Нам готовые привозят, мы их только под пресс собираем, из чего дают.

Илан поднял голову. До него, наконец, дошло сквозь все его мысли.

– Так ты, дядя, с Ишуллана?

– Со Второго Стекольного на южном берегу. У нас на южной стороне тонкое производство: стеклодувы, хрусталь, оптика, химическая посуда... Я там семь лет уже, старшим мастером. Красивый остров. Был когда-нибудь?

– Нет, не был. Что же ты забыл, на зиму глядя, в Арденне?

– Сказать не могу, бумага подписана.

Илан ждал чего-то похожего. Сделал вид, что удивился:

– Надо же. На острове Джел все знают про ишулланские секреты. Теперь их в небом забытую Арденну притащили.

– Если бы, - хмыкнул тарг.
– Эти черти всех побрали. Я остался неживой почти, да два трупа. Остальных, кто с нами отбыл, по списку разыскивали.

– Дядя, мне кажется, ты лишнее сейчас говоришь, - по совести приостановил его Илан, сознавая, что сам и спровоцировал мастера.
– Вот придут из адмиралтейства, кто в Тайной Страже служит, им будешь подробности выкладывать. Мне - не надо. Для меня это лишнее.

Но мастера было уже не остановить:

– Не пираты это были, сынок. То есть, пираты, нанятые на черную работу. Если не задастся у тебя лечение, и помру я, передай мои слова. Какая-то крыса ишулланская нас продала. А кому - даже сказать боюсь. Может, я и не понял правильно... Не стану оценивать. Мы не в Арденну направлялись, нам дальше надо было.

Тут с цокотом новых каблучков прискакала Мышь, притащила бикс, еще теплый после автоклава, выпялилась на мастера косыми глазами, тот подмигнул ей и замолчал.

* * *

Ровно с полудня госпиталь захватили силы хаоса. Горевший корабль после всех своих злоключений сдал-таки груз карантину. Часть предназначалась госпиталю, а склад для сортировки и временного хранения не был зарезервирован и оплачен. В гору от грузового терминала поползли карантинные подводы. Разгружать, разбирать и проверять предстояло под открытым небом во внутреннем дворе, на месте безжалостно вырубленного царского сада. Друг за другом в ворота въезжали огромные деревянные ящики, едва помещавшиеся на телегах, потом другие ящики, поменьше, но очень тяжелые, обшитые свинцом и запаянные, с написанным красной краской предупреждением обращаться осторожно, тюки с книгами, обернутые в парусину и запечатанные сургучом - некоторые были в саже, пахли гарью и отсырели по низу и углам, бочонки с реактивами и лекарственным сырьем, долгожданный микроскоп для лаборатории, присутствующий в описи, но пока не найденный среди общей свалки...