Хохот кругом.

— Это пройдет, — смеется Василий. — Чего не сделаешь ради любимого человека.

Этим временем сигнальщики пропустили встречный транспорт и снова перекрыли трассу, отсекли прогон. И опять из кабин пялят парни закопченные физиономии. Ждут сигнала. Я тоже забираюсь в машину.

— Располагайся, дед, поудобнее.

Кабина «Стратега» зашпаклевана клееной пробкой — звуконепроницаемая. В правой кабине отдыхают сменщики.

— Отдыхать хорошо, но за рулем спокойнее, — замечает Славка. — А если я сижу рядом, да еще плохо знаю водителя, весь изведусь, кишка заболит. Я лучше баранку крутить буду.

— Кто тебе не дает, крути, — говорю я, — открутил, представь, что в поезде едешь, и дрыхни себе. Ты ведь в поезде не спрашиваешь, кто состав ведет.

— Ну-у, куда хватил, то в поезде, дед. Сколько раз собираюсь в отпуске пересечь Россию поездом, и все какая-то спешка, и опять вместо поезда самолет. Ну ее к шуту, эту спешку, тоже по вокзалам послоняешься, то погодки, то самолетки, то билетки, — подражает Славка Талипу, — нет, зарок дал.

— Слышал, ты хозяин своему слову: сам дал, сам взял.

— Всем бы вместе поехать, а одному тоскливо. Давайте все соберемся и рванем, — вдохновляется Славка, — двинем на просторы родины чудесной. А знаешь, дед, мы раз на Диксоне учудили. Я еще тогда не был женат на своей Тамаре Васильевне. И вот, как раз под Новый год, сидим в общаге, как сурки в норе, пурга голосит — душу надрывает. «Козла» забивать надоело, воротит от него. Не помню уж кто — кричит на всю ивановскую: «Братцы, а что если сейчас перестанет дуть и прояснит, махнем в Ленинград, погужуемся и обратно?!» Пососкакивали, кто с кровати, кто со стула, проголосовали. Пурга взяла и сгинула, как нарочно. Мы на улицу. Слышим — моторы ревут, по-быстрому обрядились в парадное и в порт. Прибежали — как раз пять мест есть в самолет, — мы и в Ленинград.

— Вы откуда такие?

— С Диксона, — говорим. Не верят. Новый год грядет. Мест в ресторане нету. Не устраивайте, говорят, маскарад. Паспорта на стол, а там штамп на весь лист: Диксон, постоянная прописка, номер поисковой партии, все честь честью.

— Что же, говорят, сразу не сказали. Раздобыли подставной столик, усадили, накрыли. Ну, я скажу тебе, дед, такой Новый год — сколько буду жить, буду помнить.

— Пижоны вы, Славка, вот вы кто.

— Нет, дед, не скажи, встряска человеку нужна.

Славка рассказывает в подробностях, я ему не мешаю, пусть. Сам думаю о своем. Вспоминаю последнюю планерку. Сидим со Старшиновым. Ну, как обычно, Юрьев раздает персональные… Каждый ждет своей очереди. Старшинову то ли стало скучно, то ли еще что-то. Толкнул меня локтем, а сам наклонился к Юрьеву и негромко:

— Знаете, что мне кажется?

Тот осекся на полуслове и ухом подался к Старшинову.

— Все-таки безобразие, не знать действительного положения дел. Прежде чем поучать других, надо самому хорошенько разобраться в постановке вопроса, — прошептал Старшинов.

— Одну минуточку, — громко сказал Юрьев и посмотрел на Старшинова. — Давайте разойдемся и в оставшееся время вместо бесплодной ругани займемся делом.

Задвигали стульями. А затем я слышал, как Юрьев шепнул Старшинову: «Сорвал мне планерку. Уволю, так и знай!..»

Старшинов пожал плечом:

— Много вот с такими поговоришь!..

«Много вот с такими поговоришь» — вязнет у меня в ушах под торжественной пение мотора. «Много вот с такими поговоришь…» Мелькают какие-то лица. И вот уже я сижу у камелька, грею ноги, с охоты вернулся. Слышу, гавкнула дверь, подходит ко мне — высокий до потолка и плоский, как доска, человек. Чисто выбритый, синью отдает. В посконной косоворотке, поясок поверх брюк, высокие сапоги. Да это же мой дед. Но где же его белая борода?

— Удивляешься? Да это я в молодости, — говорит мой дед, — сиди, сиди, я постою. — Он берет меня за плечо. — Садись поудобнее, ноги вот сюда, пятками на камин, вот так. А голову запрокинь, да ты расслабься. Слушать надо уметь. Ну вот и хорошо. Я здесь за спиной встану, чтобы не отвлекать твои мысли, а то ведь начнешь меня рассматривать, разглядывать, какой я, как говорю, — а какие у покойника выражения, жесты? Если позволишь, я только руку положу тебе на плечо. Мое прикосновение — это мое присутствие. Вопросов не задавай. Сиди и слушай. — Рука у деда тяжелая и холодная, как и полагается быть у покойника.

— Ненастье будет, — тяжело вздохнул дед, — раны мозжат. — Дед воевал в японскую, первую мировую, делал революцию, махал саблей в гражданскую.

— А у тебя как? Осколок так и сидит? Плохо. Беспокоит? А я ведь думал, в ваше время пустяк вынуть осколок, думал, людей будут разбирать и собирать. Как амбарные замки. Знаю, знаю, — угадывает мои мысли дед, — кому как не нам знать, каково бывает покойнику…

— Мальчонка твой как? Андрей как? Жив, здоров, так все без матери… — Дед придавил мне плечо своей холодной рукой — стало трудно дышать. — Нехорошо одного оставлять. Мать ему нужна.