Я сижу за столом, составляю форму на объем выполненных работ, проверяю наряды и изредка поглядываю на Андрейку.

— Я бы пошел с тобой, дед, баню топить, — говорит Андрей, — да у меня работа. Бугор (значит, бригадир) поставил к Талипу конструкции собирать, Закончу МЭ-12, попрошусь к тебе, ты не обижайся, дед, такой порядок.

Смотрю на Андрея, смеюсь: мордашка и руки в мазуте, деловито шмыгает носом.

— Скажешь, дед, бугру? Пусть мне разряд запишет.

— А ну-ка, сосчитай, сколько гаек отобрал? Слабоват? Неграмотным, Андрейка, у нас разряд не полагается.

— Я учиться буду. Вот, только где школа? Может, ты возьмешься, дед?

— Возьмусь.

— После работы, ладно? А то бугор скажет: все ишачат, а ты дурака валяешь.

— Когда учатся, дурака не валяют.

Нет, никакой я не учитель, даже не умею разговаривать с детьми.

Я говорю с Андреем как со взрослым. Совсем забываю, что ему и семи нет. Нет у меня ни гибкости, ни подхода.

И почему он ко мне привязался? К нему же все хорошо относятся. Некоторые очень ласково. Может, меня отличает власть прораба. Но и Седого он любит, хотя тот относится к нему по-другому: строг с ним. Может, их сроднили походы по лесу и та кукша? Прилетела ухватить кусок из капкана и попалась лапкой. Вот тогда Седой пристроил ей деревянный протез. Так они с Андрюхой выходили птаху и выпустили на волю.

Но Димка-бригадир не менее уважаемый человек. Андрей слушается его, но большой дружбы у них нет. Меня Андрей действительно считает дедом, хотя я бываю наездами. Как-то говорит: «Почему ты долго не находился, ты не забыл про меня, дедушка?»

А однажды притих, сидит, рисует, потом отложил карандаш и подпер рукой щеку, задумался.

— Что с тобой, Андрей? Не можешь нарисовать?

— Не могу. А кто меня родил, не можешь мне сказать? Ты родил меня, дед?

У меня запершило в горле.

— Не помню, давно было, забыл.

— Худая у тебя память, старик, совсем старый ты стал.

Сегодня воскресенье, мы не работаем. Повар уехал на медосмотр. Я разогрел суп, развел сухое молоко, залил им гречневую кашу. Бригадир вернулся из поселка с хлебом и сообщил, что в клубе новый фильм. Но денег ни у кого нет — перед получкой. Выворачиваем и трясем карманы. На билеты, кажется, наскребли. Как же быть с Андрейкой? Тащиться с ним — за полсуток не доберешься. Ребята предлагают поехать на лесовозе. Но как всем уместиться? Решаем оставить прицеп, снять седло для бревен, а на раму положить лист железа и приварить. Приволокли лист, разместили, обрезали, положили на раму — получилась площадка два на четыре. Приварили. Ребята заскочили, отплясывают чечетку на железе. Мы с Андреем в кабине. Предупреждаю: «Ребята, осторожнее!»

Жмем в поселок. Дорога крутая. На повороте останавливаемся; трое слетели с площадки. Выясняется: кто-то из ребят ради шутки смазал лист автолом. На площадке как на льду. Вот бы узнать, кто смазал. Ох бы и смазал! Смеются, ругаются, но едут, никому оставаться неохота.

Кое-как успели на шестичасовой.

Я замешкался, Андрейку уже протащили. Все в порядке, пора начинать, но тут объявляется директриса:

— Пока не удалим из зала ребенка, сеанс не начнем.

Это, значит, нас.

Зал — одно название. Сарай. В зале шум, возмущение. Я встаю между рядами и прошу публику оставить Андрейку. Не возражает. Но директриса неумолима. Вызывает дежурных пожарников.

— Если пацан мешать будет, — говорим, — удалимся немедленно.

Мы-то точно знаем; из Андрея плач кувалдой не вышибешь. Он, как мышь, притаился у меня под рукой — только глазами зыркает.

Я взываю к совести, но нас выпроваживают пожарники. В зале визг. А ну их! Выходим из клуба. Наш лесовоз угнали. Ребята пошли его искать. Мы с Андрейкой решаем не ждать их и идем пешком через поселок в горы. Поселок — одна улица — стоит на камнях, в ущелье.

Уже стемнело, снег метет мне в бороду. Я прикрываю Андрейку, грею собой.

В крайнем домишке мигает свет.

— Замерз, Андрей?

— Нет, — и втягивает голову. — Нас выгнали потому, что мы лэповцы, дед? Плохо быть лэповцем, да? Не надо нам было в кино мотаться, провода надо тянуть?

Я пытаюсь перевести разговор на другое, но обиженный Андрей не унимается.

— А эта тетка больше начальник, чем ты, да?

— Больше, — говорю.

— Даже больше Семенова? — удивляется он (Семенов — начальник управления строительства ЛЭП и подстанции).

— Больше.

Я оставляю Андрея у крыльца. Стучу в дверь. Андрей приседает от ветра к стенке.

— Что стучишь, едрена вошь. Видишь, дома нет никто?

Оборачиваюсь: хозяин-румын идет из бани. Дает мне веник подержать, сам открывает халабуду.

Чай на плитке долго не закипает.

Румын режет хлеб и жалуется на плохое напряжение.

Андрей сидит на скамейке, дремлет в тепле.

— Кончай кемарить, мужик, пить чай будем, — дергаю за нос Андрея.

Хозяин ставит на стол чайник, приносит заиндевелую бруснику. Андрей вопросительно смотрит на меня — я киваю. Он берет ягоду, кладет в рот — морщится. Румын смеется, выставляет банку с сахаром.