– То есть я не способен на искусство, которое выражает мнение?

– Ты не способен на искусство, которое политически ангажировано! – выпалил Жюльен и залпом опрокинул в себя кофе. – Или, если угодно, ты не сможешь продать свое ангажированное искусство здесь, у меня. Я не за это тебя выбрал, и не из-за этого большая часть твоих картин распродана.

– Но это то, кто я есть! А чепуха с замочными скважинами – просто забава!

– «Чепуха» с замочными скважинами – дареный конь, Ричард! Ты можешь выезжать на нем бесконечно! Написать свои прежние студии, номера в приморских отелях, комнаты родительского дома. Ты сделал себе узнаваемый бренд!

– Сейчас я хочу сделать политическую инсталляцию! – Я сбавил тон. – Мне нужна сопричастность к чему-то важному. Мне нужно уважение.

– Того, что люди охотно покупают твои картины, недостаточно?

Я посмотрел в другой конец зала, где на стене висел «Синий медведь», большой и одинокий. Анна говорила неправду. Она не хотела, чтобы я продавал его. Я знал это и все равно включил его в экспозицию. И его купили.

– Нет, – пробормотал я. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы Анне понравилось.

И этим было все сказано. Несмотря на не самый высокий жанр, Анна гордилась «Синим медведем», потому что он был отражением истинных эмоций. Уязвимости. Неприкрытого страха. До эпопеи с замочными скважинами все мои произведения имели в своей основе настоящую идею – может, я и не затрагивал войны, но выражал свое мнение на разные темы, выходящие за рамки рутинных вопросов, которые занимали меня постоянно. Можно ли вообразить нечто более удручающее, чем вид бескостной тушки цыпленка под целлофаном? Будет ли в скором времени Камилла в общении со мной вместо слов красноречиво закатывать глаза? Простит ли меня жена? Истинной причиной моего позерства на тему Ирака было желание, чтобы мои работы, как прежде, вызывали у Анны уважение.

В тот вечер мы собирались в гости к друзьям, недавно переехавшим из Парижа в Версаль. В последнее время такое происходило все чаще: исход богемы, разменявшей четвертый десяток, в пригород – тот самый буржуазный пригород, который она так едко высмеивала десять лет назад. В прошлый раз, когда мы встречались с Синнев и Тьерри, мой приятель в светской беседе оперировал понятием «обшивка». Тьерри – наверняка хороший семьянин, но в свободное время он размышляет о декоративных стенных панелях. Все-таки к тридцати пяти годам у всех начинает ехать крыша.

Мы оставили Камиллу с няней, что делали крайне редко, и настроение от глотка свободы у нас было заметно приподнятое. Оба предвкушали вечер в компании людей, чей рост превышает метр двадцать, к тому же пробок на вечно забитом шоссе А13 в этот раз не было, и атмосфера в салоне «Пежо» достигла значения «теплая» вместо обычного «напряженная».

Анну окутывал аромат духов, которые она приберегала для особых случаев – головокружительная смесь нот бергамота и нероли. Она надела розовую шелковую блузку, широкие брюки из тонкой шерсти и туфли на высоком каблуке. Мне предстояло сообщить ей, что я не только продал «Синего медведя», но и должен теперь лично доставить его в Лондон. Я решил, что сперва надо ее немного подготовить, и начал с комплимента. Я похвалил ее туфли.

– Они старые. – Анна переключилась на пятую передачу.

Я не ожидал, что мы поедем без пробок: времени на сложный разговор у меня почти не оставалось. Я смотрел на пролетающие мимо высотки со спутниковыми тарелками, опасно примостившимися на решетках узких балконов.

– Знаешь, у меня новость. По поводу «Медведя».

– Да? – Анна сбавила скорость, и в ее голосе я почти услышал надежду.

– Я тут на днях встречался с Жюльеном, и… знаешь, это довольно странно… – Я поправил ремень безопасности. – Короче, они… ну, покупатели… хотят, чтобы картину я привез сам. Ну, в Лондон.

На лице у Анны появилось знакомое скептическое выражение – такое она обычно включала, услышав заявление, которое однозначно развалится в суде.

– Жюльен говорит, им это надо по каким-то религиозным убеждениям.

Анна вздохнула:

– Очень странно. Если не сказать абсурдно. А от него вообще когда-нибудь кто-то такое требовал?

– Наверное, нет. – Я смотрел на свои руки. – Я не спрашивал.

– И что ты ответил?

– Ну… они собираются за это доплатить, так что я согласился.

Анна повернулась и посмотрела мне в глаза:

– И сколько?

Я помедлил:

– Тысячу.

Анна расхохоталась.

– Это просто нелепо:

– Плюс все дорожные расходы.

– Ричард, это несерьезно! Ну подумай сам. Ни ты, ни Жюльен этих людей не знаете, и ты собираешься пересечь Ла-Манш, чтобы…

– Я думаю, они уже перевели задаток. Я уверен. Просто… ну, интересно же. Разве нет? Я могу, например, снять фильм про то, как туда ехал.

Анна только фыркнула: