С этим Коковцев был согласен.

Однако концовка у этой истории была совсем не такой, более того — неожиданной: ни один опытный бумагомаратель, способный изводить на хитроумные сочинения километры «верхэ», не мог бы развернуть сюжет так, как его развернули последующие события.

Следом за Сивицким своей должности лишился генерал-лейтенант Мартынов — он получил от Коковцева указание немедленно сдать корпус и отправиться в Рязань: Мартынова назначили на должность начальника 35-й пехотной дивизии.

Позиция невмешательства в дела, творящиеся в Заамурском корпусе пограничной стражи, обернулась для него боком. Если не хуже: Мартынов почувствовал, что он очутился, извините, люди добрые, в глубокой заднице. Подобные сравнения царский генерал, а в будущем известный советский литератор, написавший немало книг, в том числе и книгу о Корнилове, любил известное ленинское суждение насчёт кухарки, способной управлять государством, очень ценил, поэтому иногда козырял «сочными» сравнениями, фразами, бьющими не в бровь, а в глаз, и всё, что исходило от кухарки и её детей,брал на заметку.

Китайцы продолжали вооружаться. Население смотрело в сторону русских косо. Корнилов несколько раз ловил на себе откровенно злобные, наполненные огнём взгляды — кое-кто уже готов был стрелять русским в спину.

Деньги, вложенные господином Витте в эту страну, оборачивались ненавистью!

Войной стало пахнуть сильнее.

От Коковцева из Питера пришло указание: в случае вооружённого конфликта с китайцами командование Заамурским корпусом взять на себя... Сивицкому. Круг замкнулся.

Корнилов ощутил, как в нём вспух брезгливый нарыв, дышать сделалось трудно — нарыв перекрыл путь воздуху, сердце обдало нехорошим холодом. Корнилов выругался. Затем произнёс, не в силах побороть в себе брезгливость:

— Строевой командир из Сивицкого, как из трёхногого мерина скаковая лошадь, максимум, на что способен такой скакун, — засунуть голову в стеклянную банку, выпить рассол и сожрать укроп, оставшийся после засолки.

Заамурскому корпусу было хорошо известно, что на параде в честь трёхсотлетия Дома Романовых Сивицкий даже не смог забраться на лошадь и войска обходил пешком, натянув на сапоги глубокие резиновые галоши.

Строевые офицеры, глядя на генерала, отворачивались. Корнилову не хотелось видеть эту картину. Он чувствовал себя униженным, оскорблённым, приехав домой, достал из буфета графин, который был по самую пробку наполнен прозрачной, в медовую золотистость жидкостью — настойкой зёрен лимонника, и поспешно налил себе стопку. Потом налил вторую.

Было стыдно, противно, горько. Неужели там наверху, в Питере, не понимают, что тут происходит? Или им уже всё людское стало чуждо?

Корнилов выпил третью стопку — только сейчас заметил, что пьёт он стоя, без закуски, — опустился на стул. Некоторое время он сидел неподвижно, обдумывая своё положение, потом покачал головой:

— Слова «За Веру, за Царя, за Отечество» для меня никогда не были пустыми. И никогда не будут... С мздоимцами мне не по пути.

Он решил уйти из корпуса пограничной стражи, вернуться в армию. Кем угодно, хоть командиром полка, хоть командиром батальона — готов и на такое, несмотря на свои генеральские погоны.

В марте 1913 года Корнилов подал рапорт о переводе его в военное ведомство.

Рапорт был принят, но о «боевых действиях» Корнилова с генералом Сивицким в столице были хорошо наслышаны, и питерское начальство долго не могло подобрать генерал-майору подходящую должность — несколько месяцев он находился не у дел.

огда двадцать восьмого июня 1914 года в боснийском городе Сараево прозвучали выстрелы, поразившие нелюдимого, чопорного до обморока эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену красавицу графиню Софью Хотек, Европа ещё не думала о том, что эти выстрелы станут началом лютой мировой бойни, но когда ровно через месяц, двадцать восьмого июля, дальнобойные орудия австрийцев накрыли огнём Белград, многие поняли — началась война, которой конца-края не будет. И коснётся эта война буквально каждого человека.

Франц Фердинанд хоть и жил на славянской земле, в замке Конопиш под Прагой, а славян — и прежде всего русских — очень не любил. Какие только клички он не понапридумывал народу, обитающему на востоке Европы, и все очень обидные; при любом случае старался если уж не навредить, так уколоть — например, взял да вычеркнул из списков Пражской академии Льва Толстого... Из-за этой самой нелюбви он очень не хотел ехать на манёвры под славянское Сараево, но его убедили — ехать надо!

— Вам полезно будет побывать там, — сказали эрцгерцогу, — тамошний воздух очень полезен для ваших лёгких...