Посту прапорщика Косьменко из этого пополнения полагалось двенадцать человек.

Младший урядник Созинов никак не мог угадать в строю одинаково круглоголовых, похожих друг на друга казачков — будто они были рождены одной матерью — своего брата, наконец не выдержал, вскрикнул горласто, молодо:

— Ванька Созинов! Где ты есть? Подними руку!

Один из казачков, стоявший в середине строя, наряженный в мешковатую новенькую гимнастёрку, подпоясанный брезентовым ремнём, поднял руку.

Василий бросился к нему, выдернул из строя, обнял.

— Чего же ты, чёртушка, не отзываешься? Я тебя ищу, ищу...

— А я тебя сразу увидел.

— Тогда чего из строя не выскочил?

— Ды-к, — Иван оглянулся на своих товарищей и застенчиво потёрся щекой о плечо, о погон, — неудобно.

Братья Созиновы приехали за пополнением на двух подводах, усадили новобранцев на телеги, Василий расписался в сопроводительной бумаге у седого урядника, что людей принял по реестру и, прыгнув на головную телегу, ловко подхватил вожжи. Стегнул кобылу кнутом:

— Но! — Только серебряный Георгиевский крест забряцал, стукаясь о пуговицу на груди.

Ванька с восхищением смотрел на брата.

— Вась, а Вась, — не выдержал он, — а тут медведи есть?

— Есть.

— А волки?

— Более, чем положено...

— Кем положено?

— Богом.

— А ещё кто есть?

— Тигры.

Иван невольно поёжился, знакомо потёрся щекой о погон, это детское движение вызвало в Василии тепло, что-то щемящее, словно он вспомнил собственное детство.

— Кто-кто?

— Тигры. Цари тайги. Гигантские кошки.

— Сильные они?

— Очень. Когда такая кошка приходит из тайги, китайцы в землю прячутся. Запросто перемахивает через полутораметровый забор, лапой перебивает хребет телке, взваливает её себе на спину и перепрыгивает через забор обратно.

— Це-це-це, — восхищённо и одновременно испуганно поцецекал Иван. — На Зайсане такие зверюги не водятся.

— В горах есть леопарды. Тоже запросто могут откусить голову человеку.

С обеих сторон к дороге подступил высокий тёмный шеломайник, непроходимо густой, пахнущий мёдом и муравьиной кислотой — здешние муравьи, крупные, угольно-чёрные, с железными челюстями, жили, как крысы, в норах, в шеломайниковом густотье.

Василий Созинов на всякий случай подтянул к себе винтовку, настороженно глянул в одну сторону, потом в другую. Новобранцы, сидевшие в телегах, втянули головы в плечи.

— Что, тигра? — шёпотом поинтересовался Иван.

— Нет, не тигра.

— Тогда зачем винтовку приготовил?

— Здесь, Ванек, водятся звери пострашнее тигры. Называются хунхузы.

— А это кто такие? Слоны с большими зубами?

— Узнаешь. Всему своё время. В двух словах о хунхузах не расскажешь.

— Свят-свят-свят! — Иван не выдержал, перекрестился. — Это кто же такие будут?

Брат не ответил, вновь настороженно глянул в одну сторону, потом в другую, затем посмотрел на вторую телегу, где на поводьях сидел Егор. Было тихо. Но именно эта тишина и не нравилась младшему уряднику Созинову — даже птицы умолкли, — чёрная тайга подступила к дороге вплотную, в темноте возникали недобрые огоньки, похожие на светящиеся волчьи глаза, перемещались в сторону и исчезали.

— Что это? — шёпотом спросил Иван.

Брат не ответил, огрел кобылу крутом:

— Но!

А Иван едва глаза себе не вывернул, стараясь разглядеть, что же за огоньки мечутся в таёжной темноте, но так ничего не увидел и не понял, притих и молчал до самого поста, до гостеприимно распахнутых ворот, которые закрылись на толстую деревянную слегу, как только на двор въехали обе телеги.

Прошло два месяца.

Дни будто слились в один, они были похожи друг на друга, как близнецы, ничем не различались. Иван быстро втянулся в службу, тащил лямку в полную силу, словно всегда только этим и занимался — и за хунхузами гонялся, и работяг-китайцев защищал. Однажды со своим напарником и тёзкой, амурским казаком Ваней Сидоренко отбил у «красных бород» стадо заморённых коров, которых те на лошадях перегоняли к себе, за что получил личную благодарность полковника Корнилова — в общем, на совесть служил Отечеству. Без скидок на молодость и трудности.

В тот вечер казаки, свободные от службы, решили приготовить уху — настоящую, казачью, со специями и картошкой, с лаврушкой, перцем, помидорами и несколькими стопками водки, влитыми в кипящий бульон уха в таком разе получается особенно вкусной, с пикантной горчинкой, крепкой, бередит душу, напоминает о родных местах, бодрит кровь, — под такую уху казаки обычно, рассевшись кругом у костра, пели печальные песни, пускали по рукам «обчественную» трубку, всматривались в чужие звёзды, сравнивали их со звёздами своими и загадывали желания — каждому из них хотелось, чтобы в эти минуты кто-нибудь из родных также вышел из дома на улицу и глянул в небо. Тогда, может быть, один взгляд через звёзды дойдёт до другого.