В августе одиннадцатого года полковник Корнилов получил новое назначение — стал начальником Второго отряда. Этот отряд был больше Третьего, считался в Заамурском пограничном корпусе генерал-лейтенанта Мартынова элитным.

Несколько раз Корнилов пробовал привлечь Мартынова на свою сторону — Сивицкий, несмотря на членов комитета по снабжению, продолжал гнать в корпус гнилую муку и гнилую рыбу, наживался на этом открыто.

Однако гораздо больше Сивицкого наживались разные его подрядчики, помощники, посредники, сводники, десятники, заместители с приказчиками и пристяжными — вся эта свора гоп-стопников с толстыми золотыми цепями, перекинутыми через плотные, набитые по самую пробку отменной едой животы, собравшись вместе, просто-напросто обгладывала заамурцев до костяшек.

У Мартынова всегда серело лицо, когда Корнилов заводил разговор о поставщиках гнилья в корпус и просил вмешательства. Генерал всякий раз демонстративно вскидывал пухлые ладони:

— Голубчик, постарайтесь обойтись без меня, ладно? И очень прошу на будущее: не вмешивайте меня в это дело. Ладно?

— Ваше высокопревосходительство, — голос Корнилова наполнялся звонкими укоризненными нотами, — ведь речь идёт о здоровье солдат целого корпуса...

— Нет, нет и ещё раз нет, прошу вас, — Мартынов вскидывал ладони ещё выше, — не надо заботиться о здоровье всего корпуса, Лавр Георгиевич, заботьтесь лучше о здоровье вверенного вам отряда. О корпусе я позабочусь сам.

Так ни разу разговор с Мартыновым не получился. Прощался Корнилов с командующим заамурцев с тяжёлым сердцем.

Капитана Вилямовского, который первым, ещё до Корнилова, выступил против обирал и хапуг, уже не было ни видно, ни слышно, полковник пытался отыскать его следы, отгоняя мысли о том, что, может быть, этого человека уже вообще нет в живых. Сейчас, когда полковник набрал силу, капитан Вилямовский оказался бы во Втором отряде к месту — такие люди Корнилову были нужны. Однако поиски ничего не дали... был Вилямовский и пропал. Где он? Кто ответит?

Во второй отряд вместе с полковником перевелись старые знакомые — братья Созиновы, старший урядник Подголов, прапорщик Косьменко, чьи погоны украсила вторая звёздочка — Косьменко стал подпоручиком, Ребров, которому было присвоено звание младшего унтер-офицера — он проходил не по казачьему списку, а по ведомству матушки инфантерии, «царицы полей», подпоручик Красников... В общем, если собрать всех вместе да пересчитать, то человек пятьдесят наберётся.

Это были люди, которые полюбили Корнилова как командира, и других начальников себе уже не представляли — только Корнилов, и больше никто.

Именно тогда, за семь лет до революционных событий в России, и возникло, если хотите, звучавшее, как удар плётки по голенищу, наводившее ужас в Гражданскую войну слово — корниловцы.

...Обстановка на китайской территории накалялась. В Маньчжурии вспыхивали бунты, Монголия была разогрета, раскочегарена настолько, что достаточно было одного чирканья спички, чтобы пламя взвилось до небес.

Китайцы одинаково плохо относились и к русским, и к монголам, считали, что одни их обманывают, другие плохо прислуживают. Запах грядущего пожара носился в воздухе. Корнилов поспешил проводить жену в Санкт-Петербург: затевавшаяся заварушка могла быть серьёзной.

— Ох, Лавр! — опечаленно вздохнула Таисия Владимировна. Вид у неё был встревоженный, около губ пролегли непроходящие морщины — приметы увядания.

Корнилов молча прижал к себе её голову. В горле образовалась твёрдая пробка, мешала дышать — ни туда, ни сюда, не слышно было стука сердца, словно бы оно совершенно отсутствовало, вместо живого стука — тишина. Полковник подумал о том, что прощание с женой у него всегда происходит очень тяжело. Так бывает каждый раз, когда он смотрит вслед поезду, увозящему её, на глаза едва ли слёзы не наворачиваются, потом ещё целую неделю не находит себе места, переживает — успокаивается лишь на несколько часов сна, а потом всё начинается снова. Когда рядом не было жены, жизнь казалась Корнилову бесцельной, пустой, полной провалов, словно он находился в неком безвоздушном пространстве.

Потом он получал от Таисии Владимировны письмо — первое после разлуки, — и в нём рождалась надежда, серые краски приобретали живые оттенки, а будни, их суровое течение наполнялись смыслом. И появлялась цель — встреча с женой, которая состоится не сегодня, не завтра, не послезавтра, но обязательно состоится — будущая встреча не за горами, в конце концов. Только когда появлялась надежда, в нём исчезала муторная, схожая с противной обволакивающей слизью тоска. Жизнь обретала смысл.

— Ох, Лавр! — вторично воскликнула жена и умолкла.

— Пора, Тата, — мягко проговорил Корнилов, — машина ждёт.

Таисия Владимировна оторвала голову от груди мужа, ресницы у неё склеились от слез...

Он посадил её в вагон первого класса и, когда поезд тронулся, велел шофёру гнать машину рядом, сам, высунувшись в окно, смотрел, как роскошный пассажирский поезд набирает скорость.

Так бывало и в прошлые разы, но гонки эти прекращались довольно быстро: рельсы уходили в одну сторону, дорога — в другую, между «чугункой» и автомобилем оказывалось какое-нибудь болото, поле, засеянное просом, или кудрявая, заросшая кустарником сопка, и в сердце возникала знакомая тоска, будто бы жизнь состояла только из одних разлук... В этот раз в этой погоне ничего не изменилось — дороги, как всегда, разошлись... Корнилов устало опустился на сиденье и велел водителю: