Однако размышлять было некогда. В следующий миг Созинов увидел в кустах плоскую краснобородую морду, распахнувшую рот в вое, поспешно выстрелил, впечатывая пулю прямо центр рта. Хунхуз поспешно захлопнул «курятник» и исчез.

— Надо бы счёт этим червякам вести, — пробормотал Созинов озабоченно, — чтобы знать, как, когда, кого, где и сколько? А то стрелять без счета стало неинтересно.

Братья Созиновы скрылись в кустах метрах в двадцати от того места, где младший урядник подстрелил краснобородого воющего хунхуза.

Иван Созинов вошёл в здешнюю жизнь, будто нож в масло, сделался своим — его признали даже такие старички, как бранчливый, вечно надутый, холодно поблескивающий выцветшими глазами Ребров, человек неказачьего происхождения, среди казаков оказавшийся случайно, но по любому поводу имевший «казачье» суждение... Реброву хотелось, чтобы его суждение разделяли все стражники, живущие на посту. Этот человек также принял Ваньку Созинова, угощал его кашей со сладкой ягодой и ласково называл сынком.

— Я тут это... Кашу по-китайски собираюсь огородить, с жимолостью пополам... И с сахаром. Очень вкусная будет каша, заходи через полчаса, вместе поедим, — зазывал он младшего Созинова.

В Реброве запоздало проснулись отцовские чувства, он присматривал себе китаянку — в конце концов увезёт её домой, в родную Рязанскую губернию, наклепает там полукитайчат-полуребровцев — архаровцев, словом, и те с гиканьем станут носиться по деревне, славя отца своего и маманьку, но китаянки почему-то отворачивались от Реброва, русские же — тем более.

С уважением к Ване Созинову относился и старший урядник Подголов — правая рука прапорщика Косьменко, сам Косьменко также пару раз останавливал взгляд на старательном хлопце и произносил что-нибудь ободряющее.

Так что жизнь у Ивана была полна радужных красок и хороших перспектив. Собою он был доволен. Братья им — также.

— Молодец, Ванек, — хвалил его Егор. — Не заришься на лёгкие зелёные яблочки, стараешься срывать только зрелые.

— Что, разве это плохо?

— Я и говорю — хорошо! Единственное что — смотри, чтобы червяк на зуб не угодил.

— Бог милует!

Егор укоризненно качал головой:

— Легкомысленный ты парень, Ванька!

Младший брат вместо ответа только руки разводил: такой, мол, уродился.

Он нырнул в тёмные, остро пахнущие муравьиной кислятиной кусты, перепрыгнул через сырую, наполненную прелыми листьями яму, проскользил одной ногой по коре поваленной лесины, отслоившейся от ствола, и чуть не упал — удержаться помогла кошачья ловкость, перепрыгнул через вторую яму, доверху набитую прелью, и выскочил на небольшую, скудно освещённую серым светом поляну.

В конце поляны заметил кривоногого хромого китайца — тот, раскорячившись пытался одолеть широкую яму. Оглянувшись, хунхуз встретился взглядом с молоденьким русским, устремившимся за ним, злобно фыркнул и, махом одолев злополучную яму, врубился в густые кусты.

Только сверкучая серая морось полетела в разные стороны.

Иван разбежался посильнее, подпрыгнул и, будто лось, перелетел через яму, в которой чуть было не забуксовал хунхуз. Приземлился удачно, на обе ноги, гаркнул оглушающе, на всю округу:

— Стой, душегуб!

В ответ из кустов ударил выстрел. Пуля не зацепила Созинова, с сочным чавканьем пробила пространство над его головой и всадилась в ствол покрытого чёрным мхом, наполовину сгнившего вяза — от дерева только гнилая кора полетела во все стороны, один ошмёток хлопнулся в лицо Созинову, приклеился к щеке.

Иван на ходу чертыхнулся, стряхнул с лица неприятный ошмёток. Дышать было трудно, дыхание втягивалось назад в глотку, крик, казалось, прилипал к нёбу, к зубам, закупоривал горло. На мгновение он остановился, приложил приклад винтовки к плечу и выстрелил по пятну, мелькнувшему в кустах.

В лицо ему ударил едкий ружейный дым, с ближайшего дерева слетело несколько гнилых сучков, шлёпнулось на фуражку.

Кусты продолжали шевелиться, в разъёме веток вновь мелькнуло пятно. Иван опять приложился к винтовке. Выстрелил. Выстрел получился неприцельный, словно Созинов бил в некий стог — листва ему напоминала именно стог, пуля прошила пространство насквозь и утонула в воде недалёкой речки.

До Созинова донёсся треск — криволапый хунхуз продолжал ломиться сквозь чащу.

— Врёшь, не уйдёшь, — пробормотал Созинов, ожесточённо сжимая зубы, выбил из ружья пустую гильзу — та проворным воробушком прыгнула на землю и покатилась под ближайший куст.