Иван Созинов притиснул к горлу одну руку, второй зашарил по пространству, пытаясь задержать пленённого им китайца. Свет перед ним потемнел, сделался багряным, жарким, Созинов застонал. Хунхуз отошёл на несколько метров и, остановившись, теперь с интересом смотрел на русского.

Молодой, полный энергии человек из последних сил цеплялся за жизнь, стискивал рукою горло, стараясь, чтобы кровь не протекала сквозь пальцы, сдерживал её, но сдержать не было дано, голова у Созинова свалилась на грудь, ноги подогнулись в коленях, и он упал на куст, за которым скрывался. В воздух взметнулось недоброе прозрачное облачко мотылей, одна нога у Созинова дёрнулась, пытаясь упереться в твердь, но попытка не удалась, и он тихо угас.

Китаец подхватил его винтовку, с рубахи сдёрнул пояс с двумя подсумками, набитыми патронами, бросил несколько зорких взглядов по сторонам и исчез.

Работа в комитете по снабжению была для начальника Третьего отряда Корнилова общественной, отрывала от основных дел и вызывала у полковника невольное раздражение, тёмные скулы от прилива отрицательных эмоций у него делались красными, как только он начинал вчитываться в бумаги по снабжению отрядов Отдельного корпуса пограничной стражи продовольствием, так ему хотелось немедленно вымыть руки — слишком много грязи полоскалось прямо на поверхности бумаг. А о глубине, о раскопках внутри, там, где всё было скрыто цифирью, вынесенной в прописи, и говорить не приходилось: в этой грязи можно было просто скрыться с головой и захлебнуться.

Встретившись с членом комитета по снабжению полковником Пневским, Корнилов выругался.

— Не могу понять, почему Сивицкий не дорожит своим именем. Ведь его же изгадят, извозюкают так, что не только самому Сивицкому невозможно будет отмыться, но и его потомкам.

— Сивицкому на это наплевать, Лавр Георгиевич. — Пневский был такой же горячий, как и Корнилов, и так же быстро заводился. — Деньги у Сивицкого — на первом месте, они заслонили у него всё — и совесть, и честь, и ум, и людей, которые находятся рядом и смотрят ему прямо в генеральский рот... Тьфу!

— Вот именно — тьфу! — Корнилов печально улыбнулся. — Ко мне тут приходили люди от Сивицкого, загадочно улыбались, делали разные телодвижения, намекали... — Корнилов умолк.

— На что же намекали, Лавр Георгиевич?

— Чтобы я, сославшись на неграмотность в бухгалтерских делах, не очень-то вгрызался в эту мудреную цифирь. — Корнилов на пальцах показал собеседнику толщину бухгалтерских книг, в которые ему приходилось углубляться. — Пришлось указать ходатаям на дверь.

— У меня они тоже были, — помрачневшим тоном проговорил Пневский, махнул рукой. — И грозили, и увещевали, и деньги предлагали... Всё было.

— И что же?

— Выгнал.

— Правильно поступили. Не то скоро от этой мрази совсем нечем дышать будет.

Два полковника прогуливались по деревянному перрону станции Пограничная — подведомственной Корнилову. Эту большую станцию «обслуживал» Третий отряд. Перрон был загромождён камнями — их сложили аккуратными штабелями, будто кирпичи: вместо деревянного перрона собирались возводить новый, каменный.

Пограничная купалась в зелени — на станции росли огромные, под самые облака, ясени, кудрявился лимонник, а недалеко от водокачки, украшенной длинным брезентовым шлангом-хоботом, где заправлялись паровозы, высился ствол редкого в здешних краях пробкового дерева. Ствол был ободран: местные рыбаки вырезали поплавки прямо из коры.

На пыльной площади перед станцией на земле лежала сука с чёрными, тяжело отвисшими сосцами. Её чуткий сон охраняли кавалеры — двое тощих палевых кобелей. Пневский не выдержал, хмыкнул:

— Обратите внимание, Лавр Георгиевич, на редкую картину — собаки на улице. В Китае вы такой картины не увидите.

— Собственно, полковник, мы ведь в Китае находимся...

— Зона отчуждения перестала быть Китаем, едва здесь поселились мы, — с неожиданным апломбом произнёс Пневский. Сам Пневский, насколько знал Корнилов, происходил из польских шляхтичей. — Тут живут русские люди, и порядки в зоне отчуждения — русские. А в Китае собак любят, как в России горячие калачи. Вылавливают, едва завидят, и — в котёл. Блюда из собачатины получаются у них вкусными. Я пробовал.

Корнилов с интересом посмотрел на Пневского:

— А это, случайно, не корейцы были?

— Нет, китайцы.

— И как блюдо? Псиный дух присутствует?

— Ни капельки. Очень вкусное, мягкое, аппетитное мясо. Знающие люди лечат им туберкулёз. — Пневский покосился на суку, продолжавшую нежиться в пыли, отвернулся. — Но испробовав собачатину один раз, пробовать во второй я уже ни за что не соглашусь.

— А я не соглашусь и в первый, — жёстким голосом произнёс Корнилов, — даже если меня будет съедать любопытство. Простите меня, полковник.

— Ничего, ничего...

— Что будем делать с Сивицким?

— Бороться.

На станцию вынесся рыжий запаренный конь. С него соскочил подпоручик в запылённой одежде. Вытянулся перед фланирующими полковниками и, обращаясь к Корнилову, вскинул к козырьку ладонь:

— Ваше высокоблагородие, на четырнадцатый пост совершено нападение!..

Урядник тряс за плечи младшего брата:

— Ваня! Ванек! Ванюшка!

Голова Вани Созинова надломленно тряслась, из ровной резаной раны, красневшей на шее, на рубаху скатывались крупные капли крови, глаза на бледном, испачканном лице были затянуты синюшными веками, губы раздвинуты в странной лёгкой улыбке, словно бы Иван перед смертью увидел что-то хорошее, хотя чего хорошего могло быть в его быстрой нелёгкой жизни? Если только что-нибудь в раннем детстве. А так он уже в шесть лет впрягся в тяжёлую домашнюю работу, в которой не было ни дней, ни ночей — всё перемешалось.