За Петром осталось: Змееборец. Так он и сам о себе думал, терпеливо перенося свою телесную скорбь — безобразие: исцарапанный, скривя шею и корча ноги, скрехча зубами, лежал он, на его груди горел струпный крест, жигучий пояс стягивал его, и глаза и рот разъедала ползучая сыпь — кости хрястают, суставы трескочут.

Муромские ворожеи, кого только ни спрашивали, ни шепотом, ни духом, ни мазью, ни зельем не помогли, хуже: спина и ноги острупели и зуд соскреб сон. От слабости стало и на ноги не подняться.

Тут и говорят, что в рязанской земле водятся колдуны старше муромских: везите в Рязань.

А говорил это Ласка — кому еще знать.

И решили везти Петра в Рязань: почему не попробовать — рязанские колдуны, на них и посмотреть страшно, найдут жильное слово заоблачно и поддонное — шаманы!

Петр на коне не сидит, его везли. Путь невеселый: и больному тяжко и людям обуздно. Недалеко от Мурома в Переяславле решили остановиться и попытать счастье.

Приближенные Петра разбрелись по городу, выведывая, есть ли где колдуны лечить князя. Гридя, княжеский отрок, в городе не задержался, вышел на заставу и попал в подгороднее Ласково.

От дома к дому. Видит, калитка у ворот стоит раскрытая, он во двор. Никто его не окликает. Он в дом. Приоткрыл дверь и вошел в горницу. И видит: за столом сидит девка — ткет полотно, а перед ней скачет заяц. Он на зайца взарился: диковинно такой заяц — усами ворочит, не боится, скачет. А девка бросила ткать и прихорашивается: экий вперся какой серебряный.

— То-то хорошо, — сказала она с досадой, — коли двор без ушей, а дом без очей.

Гридя оглупело глазел то на нее, то на зайца.

— Старше есть кто? — робко спросил он.

— Отец и мать пошли плакать в заём, — говорила она, с любопытством оглядывая дорогое платье заброжего гостя, — а брат ушел через ноги глядеть к навам.

— К навам, — повторил растерянно Гридя, — загадки загадываешь.

— А ты чего не спросись влез, — строго сказала она, — а будь во дворе пес, слышит шаги, залаял бы, а будь в доме прислуга, увидит, что кто-то вошел, и предупредит: вот тебе про уши и про глаза дому. А отец и мать пошли на кладбище, будут плакать о умершем, эти слезы их — заёмные: в свой черед и о них поплачут. А брат в лес ушел, мы бортники, древолазы: полезешь на дерево за медом, гляди себе под ноги, скувырнешься — не подняться и угодишь к навам.

— К навам, — повторил Гридя, — к мертвым. И подумал: «Не простая!» — А как тебя звать?

— Февронья.

«И имя замысловатое, — подумал Гридя, — Февронья!» — Я муромский. Служу у князя, — и он показал на гривну — серебряное ожерелье, — приехал с князем; князь болен: весь в сыпи.

— Это который: Змееборец?

— Петр Агриковым [мечом] отсек голову огненному летучему Змею и острупел от его змеиной крови. Наши муромские помочь не могут, говорят, у вас большие ведуны. А звать как, не знаем, и где найти?

— А если бы кто потребовал к себе твоего князя, мог бы вылечить его.

— Что ты говоришь: «Если кто потребует князя моего себе…» Тот, кто вылечит, получит от князя большую награду. Скажи имя этого ведуна и где его найти.

— Да ты приведи князя твоего сюда. Если будет кроток и со смирением в ответах, будет здоров. Передай это князю.

И как говорила она, в ее словах была такая кротость, как у Ласки, и улыбнулась. Гриде стало весело: князя Петра его приближенные любили за кротость.

С каким запыхавшимся восторгом, как дети, рассказывал Гридя Петру о Февронии, какая она, среди боярынь ни одна с ней не ровня, и о загадках и о зайце — заяц на прощанье пригладил себе уши, ровно б шапку снял.

— Будешь здоров, — сказал Гридя, повторяя слова Февронии о кротости и смирении.

Петр велел вести себя в Ласково.

В Ласкове послал Петр Гридю и других отроков к Февронии: пусть скажет, к какому волхву обратиться, — вылечит, получит большую награду.

Феврония твердо сказала:

— Я и есть этот волхв, награды мне не надо, ни золота, ни имения. Вот мое слово: вылечу, пусть женится на мне.

Гридя не понял скрытое за словами испытание воли; ничего неожиданного не показалось ему в этом слове.

С тем же восторгом он передал слово князю.

«Как это возможно князю взять себе в жены дочь бортника!» — мелькнула поперечная мысль, но он был так слаб и страждал.

— Поди и передай Февронии, я на все согласен, пусть скажет, что делать.

И когда Гридя передал Февронии: «Князь на все согласен» — Феврония зачерпнула из квашни в туис, «шептала» и, подув, дала туис Гриде.