Жалко, что кончается

Старая тетрадь.

Но не огорчается:

Трать бумагу, трать!

Только бы унылыми

Буквами не врать

Черными чернилами

В белую тетрадь.

1967

Тяга к солнцу{345}

Копал я землю,

В ней таилось много

Того, чего не быть и не могло,

Но попадались меж костей и рога

Железный лом и битое стекло.

Но ищут выход даже через донца

Изглоданных коррозией канистр

Живые всходы.

Ввысь их тянет солнце

Сильней, чем просвещения министр.

1967

Баллада о композиторе Виссарионе Шебалине{346}

Что,

Алеша

[274]

,

Знаю я о Роне

[275]

,

Что я знаю о Виссарионе

[276]

,

О создателе пяти симфоний,

Славных опер и квартетов струнных?

Мне мерещатся

На снежном фоне

Очертанья лир чугунных.

Это

Не украшенья

На решетках консерваторий.

Это будто бы для устрашенья,

И, конечно, не для утешенья

Выли ветры на степном просторе

Между всяких гнутых брусьев-прутьев

Старых земледельческих орудий,

Чтобы вовсе к черту изогнуть их

Безо всяких музыкальных студий.

Пусть

Десятки

Музыкальных судий

Разберутся, как скрипели доски

Старых тротуаров деревянных

В городе, где шлялись мы, подростки…

Это были первые подмостки.

Школа.

Разумеется, и школа.

Но и этот скрип полозьев санных,

И собор — наискосок костела,

Возвышавшийся вблизи мечети

[277]

,

Оглушая колокольным соло,

Да и крик муллы на минарете…

А из крепости, из старой кирки

[278]

,

Плыли воздыхания органа.

Но гремели

В цирке

Барабаны,

Ролики скрипели в скетинг-ринге,

Стрекот шел из недр иллюзиона

И, уже совсем не по старинке,

Пели ремингтоны

[279]

по конторам

В том безумном городе, в котором

Возникал талант Виссариона.

Старый мир!

Пузырился он, пухнул,

А потом рассыпался он, рухнул.

И уж если прозвучало глухо

Это эхо вздыбленного меха

И к чертям развеянного пуха,

То, конечно, уж определенно

Где-то в музыке Виссариона,

Чтоб внимало новому закону

Волосатое земное ухо.

Впрочем,

Музыка всегда бездонна.

Это значит —

Хвалят иль порочат —