Я неистово работаю руками, грубо разрывая воздух перед собой, я бегу изо всех сил, не испустив звука, не проронив слов. И я не чувствую своих ног, врезаясь ими так резко в землю, что удары отдаются по всему телу и прошибают голову.

Я не понимаю, сколько проходит времени, даже не понимаю, куда бегу. Лишь достав из кармана ключи, распахнув входную дверь, я осознаю, что пришел домой. В свой дом. Я взлетаю по лестнице, бегу в свою комнату и пересекаю порог, отрывисто вдыхая, выдыхая воздух. Останавливаюсь в центре. Впиваюсь пальцами в волосы и порывисто наклоняюсь.

Я не мог этого сделать. Нет. Все это очередная иллюзия Меган фон Страттен. Да, все это обман. Я уверен. Я знаю, знаю, знаю.

– Нет! – Ору я, запустив пистолет в стену. Звучит грохот, по комнате проносится эхо, и я горблюсь под его натиском, вцепившись пальцами в пульсирующее от злости лицо. Не верю, не могу поверить, это невозможно, так не должно было случиться. – Нет, нет! Нет!

Упираюсь лбом в стену и грубо ударяю по ней кулаком. Пальцы сводит. А я все бью и бью, и бью, и ору, что есть мощи, до срывающегося голоса, до рези в глотке! Эбигейл.

– Я не хотел, – взвываю я не своим голосом, зажмурившись, – не хотел.

– Я же сказал тебе не возвращаться, пока ты... – Это отец. Он оказывается в спальне неожиданно, и я испуганно поднимаю голову. Папа затихает, смотрит на мое лицо, на мои руки и рассеянно поводит плечами. – Что с тобой? Что ты делаешь?

– Ничего.

Отстраняюсь от стены и смахиваю мокрые полосы с глаз. Лишь потом понимаю, что оставляю кровавые разводы от разбитых костяшек пальцев. Глаза отца округляются, он ко мне идет медленным шагом, будто я свирепое животное, готовое в любом момент рвануть на него и вспороть ему глотку. Но я не сорвусь. Я держу все под контролем. У меня всегда все под контролем. Всегда. Всегда!

Импульсивно отворачиваюсь и стискиваю виски в ладонях до такой степени, что моя голова вот-вот взорвется, словно воздушный шар, словно грецкий орех.

– Я не помог ей, не помог, – мямлю я, осматривая комнату невидящим взглядом.

– Кому, Мэтт? Что стряслось? – Отец шумно выдыхает. – Какого черта ты творишь?

– Все в порядке.

– Мэттью, что случилось?

– Все в порядке.

– Если ты сейчас не...

– Я же сказал! Все хорошо, отлично, нормально! У меня все в порядке! – Я кидаюсь к книжному шкафу и со всей силы ударяю по нему ногой. – В порядке! – И ударяю вновь. И вновь, и вновь. И я ору, и бью, и папа вдруг оказывается рядом и сжимает меня в стальных тисках, которые душат, которые не дают разбить себе череп, сорвать с себя кожу. – Нет, я должен, должен был остановить это, я должен был!

– Все хорошо, сынок.

– Нет, нет.

Папа внезапно проходится ладонью по моей шее и крепко прижимает к себе. Я давно не был к нему так близко, давно не чувствовал его защиту или поддержку. Он сдавливает своей гигантской ладонью мой затылок и шепчет:

– Я с тобой, Мэтт, все хорошо.

– Ты не понимаешь, – я пытаюсь вырваться, – ты ничего не понимаешь!

– Тише, успокойся. Успокойся. Ладно? Я с тобой. С тобой.

Его слова заставляют меня превратиться в маленького мальчишку, который неистово и дико нуждается в таких словах, нуждается в родителях. Я вцепляюсь в плечи отца, как в нечто святое, крепкое, важное, и порывисто опускаю голову.

– Что я натворил, – плачу я, давясь идиотскими слезами, – что я сделал, что я...

Голос срывается, пальцы болят, и тогда отец обнимает меня еще крепче.

– Я здесь, Мэтт. Я рядом. Ты дома. Все будет хорошо.

Не будет. Но я верю, потому что я верю в ложь во благо. Верю в то, чего нет. Верю в людей, которые умерли сегодня вместе с Эбигейл Роттер.

Мэттью Нортона и Ариадну Блэк.

ГЛАВА 14. ЧУДОВИЩЕ.

Мое лицо отражается в стекле; я наблюдаю за тем, как сумерки опускаются на город. Чего я жду? Я не знаю, мне не пошевелиться. Поперек горла стоит колючий ком, в мыслях путается яд, в голове пустота. Отключить эмоции - единственный выход; перестать сидеть перед окном, перестать думать, дышать, ждать, надеяться. Я должен так поступить. Но это трудно. Я никогда не боялся трудностей, а теперь я боюсь даже собственного отражения.

Каждый раз, когда я опускаю взгляд, я вижу свои ладони, и я вижу кровь на них. Как в моем сне. Я не пытаюсь избавиться от кровавых разводов, потому что я знаю, что они не исчезнут и никуда не денутся. И еще я знаю, что на самом деле руки у меня чистые. Но не всегда то, что мы видим – и есть реальность. Глаза часто врут. И действительно важные и страшные вещи скрыты глубоко внутри. Так глубоко, что никто их не способен увидеть.

Иногда даже сам человек.

Я порывисто сталкиваюсь лбом с холодным стеклом и зажмуриваюсь. Но едва глаза закрываются, как я вижу Эби. Я вижу, как она танцует со мной на кухне и как показывает мне рисунки, как смущенно поджимает губы. Как плачет, когда я направляю в ее сторону дуло пистолета.

Резко распахиваю глаза, отшатываюсь от окна, как он колючей проволоки. И берусь расхаживать по комнате, меряя широченными шагами проблемы, прерывистое дыхание. Я схожу с ума. Грубо ударяю ладонью по затылку и продолжаю ходить. Сжимаю, разжимаю пальцы и не останавливаюсь, пусть комната кружится и качается из стороны в сторону.

Наплевать. Наплевать. Я не убивал Эбигейл. Меня заставили. Я не хотел этого.

Еще один удар по виску, и вновь боль вспыхивает где-то внутри, где-то в груди, хотя вспыхнуть, черт возьми, должна голова, лицо, затылок, что угодно, но только не ребра.