Шрифт:
— Игнис сопитус кларус эксадресцере! — громовым голосом выкрикнула ведьмачка, встряхивая руками. С пальцев ее потекли капли темного пламени, мгновенно разгораясь в яркие огненные шары.
— Кольчугу! — рявкнула матуха, вжавшись спиной в сундук.
Ватажники, обступив свою атаманшу, торопливо бормотали заклятия, грязными пальцами вывязывая невидимые петли защитных чар. По-прежнему надрывался колокольчик, а золотой луч блистал так ярко, что из глаз Вошицы потекли слезы. Махоня застыл между ведьмачкой и незнатями, словно каменный.
— Тактус фулминис! — грянуло в прихожей, и огненный вихрь ударил по ватажникам, но те уже успели поставить на его пути незримый заслон, и пламя расплескалось окрест, опалив мех на висевшей тут же, на вешалке, шубе.
— Уходим! — выкрикнул Два Вершка, первым хватая тяжелый сундук. Давло уже распахивал дверь, Горох кинулся помогать росстанику. Матуха, хищно вытянув шею, схватила Махоню за волосы, дернула.
— Не торопись, любезная! — ледяным голосом произнесла ведьмачка, каблуком высокого сапога наступив на полу армяка шипуляка.
— Сгинь, тварюга поганая! — истошно завопила Вошица и рванула Махоню к себе. Армяк затрещал, шипуляк вскрикнул от боли.
— Гелатус! — перекрывая звон колокольчика, рявкнула ведьмачка.
Лютый холод пал на незнатей. Матуха, мгновенно покрывшаяся корочкой льда, выпустила Махоню и бросилась к распахнутой двери, за которой из темноты подъезда сверкали глаза ватажников.
— Я найду тебя! — пообещала ведьмачка вслед Вошице и пинком захлопнула дверь. За ее спиной в коридоре появился лысый нагой мужчина со скованными наручниками руками, которыми он прикрывал промежность.
— Госпожа, что случилось? — тонким голосом спросил он, удивленно озираясь.
— Марш в комнату, негодный раб! — не оборачиваясь, бросила ведьмачка.
Мужчину как ветром сдуло. Подхватив шипуляка, хозяйка квартиры ловким движением свободной руки свернула луч, пробормотала несколько слов — колокольчик умолк, и в прихожей стало темно и тихо.
— А ты, друг любезный, посидишь пока под замком, — сказала ведьмачка Махоне и сунула его внутрь старинных часов, висевших над зеркалом. Едва она успела вынуть из замочной скважины ключ, как поверхность зеркала пошла волнами и сквозь жемчужную муть проступило женское лицо.
— Здравствуй, Ольга Ивановна, — негромко произнесла тетя Клава, шагая через зеркальную грань в квартиру ведьмачки. — Давненько мы с тобой не видались…
Глава десятая
Это был самый безрадостный Новый год в жизни Сони Разумовской. Ее никуда не пригласили — морионцы в буквальном смысле отвернулись от девушки, старые школьные друзья разъехались кто куда. Пришлось впервые за последние шесть или семь лет встречать праздники дома, с родителями. Мать и отец, когда Соня сообщила об этом, обменялись удивленно-встревоженными взглядами, но ничего не сказали. Они видели, что с их ненаглядной дочуркой в последние недели что-то происходит, но благоразумно решили не вмешиваться.
Накануне и Борман, и Глеб Островной несколько раз пробовали допытаться у Сони, что же ей все-таки известно об Олеге. В конце концов она едва не сдалась и готова была уже рассказать им о тете Клаве и всех тех удивительных вещах, свидетелем которых она стала в дворницкой, но стоило ей открыть рот, как язык отказался повиноваться. Промычав что-то невразумительное, Соня в итоге убежала из клуба и больше там не появлялась.
Дважды ей звонил отец Олега, интересовался, нет ли новостей от сына. Соне показалось, что оба раза он был нетрезв. Она лепетала в трубку какие-то слова, бросала телефон и зарывалась головой в подушки, чтобы никого не видеть и не слышать. Декабрьские дни, прожитые Соней, казались ей бесцветными, серыми, словно бы их нарисовал свинцовым карандашом на грязной бумаге какой-то находящийся на грани суицида художник.
Новый год, елка, подарки, кухонная суета, «Голубой огонек», Динка Сопович, забежавшая «всего на одну минуточку, там меня машина ждет, мы на дачу к Робертику едем, представляешь?» — все промелькнуло мимо в метельной круговерти, талой водой утекло меж пальцев. Немного встряхнула Соню поздравительная открытка от тети Клавы, обнаруженная предновогодним вечером в почтовом ящике вышедшим прогулять спаниеля Играйку отцом.
«Поздравляю с наступающими праздниками Нового года и светлого Рождества Христова! — твердым, округлым почерком начертала на яркой почтовой карточке с колокольчиками дворничиха. — Желаю тебе крепкой веры и ангельского терпения. В будущем году все будет хорошо! Клавдия Васильевна Проскурина».
«Она не написала слово «пусть» перед «в будущем году», — машинально отметила Соня, прочтя открытку. — Значит, она уверена, что действительно все будет хорошо. Что ж, колдунье лучше знать».
В гости к родителям пришли друзья — семейная чета Чупрыниных, громкоголосая тетя Таня и весельчак дядя Вова Илованский. Запеченный гусь, салаты, шампанское, свечи и даже исполненная под гитару Илованским дурашливая песенка, специально сочиненная к празднику, не прибавили Соне ни йоты настроения. Когда в телевизоре куранты пробили двенадцать раз, она молча со всеми чокнулась, выцедила шампанское и, поборов желание грохнуть хрустальный фужер об пол, ушла в свою комнату, а за ее спиной на бис завывал дядя Вова: