Ирена выключила приемник и села опять к роялю, прошлась по клавишам. Гнетущая тоска вновь сжала ей сердце. «Вашек! Зачем он приходил? Чтобы лишить меня покоя? Я должна играть, должна работать! Работать, чтобы не задохнуться в этой комфортабельной тюрьме. И мне будет ради чего работать!» Она ударила по клавишам и заиграла балладу Шопена, пытаясь отогнать тягостные мысли. Но получилось неумело, топорно. Ирена не понимала, в чем дело. На душе было пусто и тревожно. Повторить! Она уже плохо помнила балладу и потянулась было за нотами. В этот момент укоризненный голос сказал у нее за спиной:

— Не могла бы ты сегодня не играть, Ирена? У меня срочная работа.

Ирена пошла вслед за мужем, остановилась в дверях его кабинета и молча смотрела, как он работает. Он поднял на нее беглый взгляд, думая о чем-то своем. На столе перед ним были разложены папки, он нервно рылся в них, упорно курил, подливал себе из бутылки прозрачную водку, разливая ее по столу, и не замечал Ирены, пока она не заговорила сама:

— Ондра!

— Гм… ну, что? — пробормотал он, не вынимая сигареты изо рта и не отрываясь от папок.

— Мне нужно с тобой поговорить…

Ондржей потушил окурок в переполненной пепельнице.

— Если это ненадолго и не по пустякам, то слушаю. — Он даже не старался скрыть, что недоволен ее вторжением. — Понимаешь, происходят ужасные вещи… вернее, могут произойти. Садись здесь, киса. Ну, говори.

Ирена молчала, он поднял взгляд от бумаг и снизу вверх посмотрел на нее. Абажур ограничивал свет настольной лампы, и лицо Ирены оставалось в желтоватом полумраке, но Раж все же заметил странно задумчивое выражение ее лица и блестящие глаза. — Ну?

Она продолжала молчать, и ее не спугнуло нетерпеливое постукивание карандаша о стол.

— Ондра, я хотела бы знать… очень важна для тебя твоя работа?

Он покачал головой — странный вопрос!

— Как это понимать? Пожалуйста, не смотри на меня так загадочно и поясни свою мысль. Мне непонятно…

— Я хочу сказать… мог бы ты жить без фабрики, без своих торговых дел и без всего этого… ну, как простой человек… как мой отец… я хочу сказать… без денег, без такой квартиры, без автомобиля… совсем скромно…

Раж удивленно всплеснул руками и добродушно рассмеялся:

— Фантазерка! Я привык к твоим причудам, они меня даже развлекают. Когда женщина мудрит, в этом есть своя прелесть. Но сейчас ты уж слишком…

— Мог бы ты так жить? — с непонятным упрямством настаивала она.

Раж стал серьезным. Он наклонился над столом и закурил новую сигарету.

— Ты хочешь знать? Не мог бы, Ирена, — произнес он, выпустив клуб ароматного дыма. — Жить — нет! Только существовать, но это огромная разница. Существовать можно и в тюрьме, на границе рабства и смерти. А мне нужна свобода рук. Мне нужен размах. Я не спорю — да и к чему, это было бы пошло и неискренне, — мне нужно много больше, чем имеют другие… В том числе и эта удобная квартира, автомашина, хорошая одежда…

— И жена…

— Да, и жена, — недовольно прервал он и продолжал еще настойчивее. — Нужна ты, Ирена! Пусть даже ты поставила это в такой неприятный контекст. Я человек по натуре практический, не сентиментальный. У коммерсанта нет времени мудрствовать. Это я предоставляю таким заучившимся интеллигентам, как наш милый Брих. Ты увлекаешься музыкой, я ничего не имею против, ведь это тебе приятно. А у меня натура предпринимателя, и, думается, у тебя нет оснований жаловаться на это. Я тоже не жалуюсь, мне нравится мое дело. Я не люблю распространяться на эту тему, ты в этом ничего не смыслишь, но если ты спрашиваешь, скажу. Я не мог бы жить иначе. Коммунистическим побасенкам я не верю и не хочу верить. Их порядки были бы гибельны для меня, да и для тебя тоже. Одни должны быть предпринимателями и фабрикантами, другие — работать на них. В этом нет ничего ненормального или несправедливого: и те и другие трудятся, и это правильно. Если в жизни есть иные интересы, кроме того чтобы поесть, напиться и вдохнуть столько-то кубических метров воздуха, то именно в этом смысл моей жизни. Я не скучаю, поверь, предпринимательство для меня почти спорт. Бороться, напрягать мысль, на каждом шагу рисковать всем…

— Добывать деньги… — не шевелясь, сказала Ирена.

— Конечно! А ты против денег? Может, ты хотела бы стоять за корытом или, в лучшем случае, болтаться по провинции и за гроши бренчать на рояле? Быть богатым — в этом нет ничего плохого.

— Разумеется, если… — вырвалось у нее.

— Если — что?

— Если деньги заработаны честно…

Раж присвистнул. Он отодвинул стул и встал, лицо его очутилось в тени.

— Вот в чем дело! Вижу, братец навестил тебя не только ради запоздалого проявления родственных чувств. Аргументы из своих газет, которые они твердят как попугаи и сбивают людей с толку, он, видимо, принес и сюда, в мой дом. Я мог бы только посмеяться над этим, но ты моя жена, Ирена, и я не намерен терпеть… понятно?

— Все-таки… все-таки я хочу знать, понимаешь ли ты меня. Мне это нужно знать, Ондра. Нужно!

— Да что такое ты хочешь знать? — воскликнул он уже раздраженно, зашагал по скользкому паркету и, сунув руки в карманы, остановился у окна. Глядя на безлюдную улицу, Раж усиленно дымил сигаретой и не оборачивался, хотя чувствовал на себе пристальный взгляд Ирены. Успокоившись, он устало улыбнулся и пожал плечами.

— Извини, я сегодня немного нервничаю. Так вот что: есть люди, в том числе, к сожалению, и твой милый братец, которые с серьезным видом уверяют, что всякая торговля — спекуляция, а доход торговца — краденые деньги. Пусть себе орут. Низкая зависть, и больше ничего! Сегодня, например, они проголосовали — разумеется, с ревом и боем в пропагандистские литавры — за дальнейшую национализацию. Что ж, посмотрим… Торговля остается торговлей… Иной раз трудно определить, где она кончается… особенно в нашем нынешнем государстве, которое со всеми потрохами запродано Востоку. Впрочем, я на эти темы не философствую. Я делаю товары, продаю их, я предприниматель-практик, и поверь, что моя совесть вполне чиста… хоть она и не такая, как у твоего братца.