«Что же я сделаю с ними когда-либо? Ничего!»

Днем, во время недолгого отдыха, Бартош вынул из кармана блокнот, перелистал его. Вот тут написано о Мареде… Он только что заходил ко мне. «Хороший человек, спокойный, как все рыболовы. Кто бы подумал, что он в разводе с женой. Почему? Он простой и сердечный, с ним чувствуешь себя легко, нам нужны такие люди. Из всего комитета он мне по-человечески ближе всех, он единственный иногда находит путь…» Вот еще одна запись: «Мария Ландова из контокоррентного отдела, тридцать три года, внебрачный ребенок, видимо, неудавшаяся жизнь. Недоверчива, робка и наивна. В ее книжке «Песнь о Бернадетте»[16] лежала фотография Масарика. Зачем она носит очки в темной роговой оправе, ведь они ей не нужны… Впечатлительна? Нет, скорее сентиментальна. Наверняка хранит все письма, перевязав их ленточкой. Политически неразвита и, конечно, против нас. Взглянешь ей в лицо — опускает глаза. Машинистка отличная».

«Вздор, — недовольно подумал Бартош. — Что, собственно, я о ней знаю? Пару пустяков!» Он вынул автоматический карандаш и после недолгого размышления начал новую запись: «Доктор прав Франтишек Брих».

Зазвенел телефон. Звонили из райкома. Бартош торопливо сунул блокнот в карман и надел пальто. Думаю о пустяках, а тут такие события! Комитет действия! Все поставлено на карту, завтра забастовка протеста, я должен обеспечить, чтобы все прошло гладко, надо действовать быстро!

И Бартош снова закрутился как белка в колесе.

Поздно вечером он с трудом дотащился до своей комнатки, изнуренный событиями и приступами режущей боли в желудке, зажег лампочку на шатком столе, подышал на руки и вынул наконец свой блокнот. Голова у него болела, из памяти не выходили лица, виденные в этот трудный день. «Кашалот, Мизина, Брих…» Бартош перечитал начатую запись. А дальше что? Ничего. Он стал думать о завтрашнем дне, о борьбе, которая сотрясает компанию, город, страну. Кашалот и ему подобные уже слышат, как по ним звонит погребальный колокол…

В квартире было тихо, только рядом в кухне возилась хлопотливая хозяйка — вдова Барашкова. Слышалось шипение примуса и старческий кашель. Бартош вздрогнул от холода. Бррр! Каменные стены неуютной комнатки прямо-таки дышали стужей. Бартош походил по комнате, чтобы согреться, потом остановился у окна. Узкая улочка Малой Страны тонула в хмурых сумерках, ветер взметал мягкие хлопья снега, не давая им сразу улечься на горбатый булыжник мостовой. В темной нише подъезда жалась влюбленная парочка, больше на зимней улице не было ни души. И все-таки в городе кипит борьба.

Бартош вернулся к столу, постоял над раскрытым блокнотом, недовольно покачал головой, сонно зевнул.

Ничего не поделаешь, записи о Брихе не суждено было осуществиться!

8

Обстановка в городе становилась все напряженнее, хотя на улицах царило спокойствие. Это спокойствие, твердое, как гранитная скала, действовало на нервы, раздражало… Боже, как может разбухнуть одно слово, взволнованно повторяемое тысячами уст, одними с гнетущим опасением, другими с железной настойчивостью. Оно подобно туче гнева, грозящей ливнем:

«Отставка! Принять отставку!»

Вчера в сумерки, возвращаясь со службы и с наслаждением вдыхая свежий воздух, Брих заметил небольшие группки студентов. Юноши бесцельно слонялись по улицам, без задора и без отваги. От них веяло унынием и безнадежностью. Вот она, последняя жалкая армия, наспех согнанная национал-социалистскими и католическими вождями. Ее послали в заранее проигранный бой против почти физически ощутимой воли. Осипшие голоса этих сбитых с толку, озябших юнцов чуть слышны в морозном воздухе. Их велеречивые лидеры уже укладывают чемоданы и навастривают лыжи. Конец детской игре, начинаются серьезные дела!

Брих с содроганием признался себе, что возврата уже нет. Нелепые фантазии о возможности политического согласия в стране рассеялись, как дым. Патера был прав: можно идти только вперед! Вот ты бродишь среди людей, заглядываешь в витрины книжных магазинов, словно тебя не касается, что происходит в городе. Но ведь ты обманываешь себя. Касается, Брих!..

А на улицах все-таки порядок, трамваи ходят, нигде не заметно драки. Ничего! Но город уже принадлежит рабочим и другим студентам, другой толпе. Это сразу видно.

Брих трамваем поехал домой. Входя к себе, он уже знал, что не сможет сосредоточиться на работе. Что теперь будет? Не знаю! Усталый, он свалился на диван и даже не стал топить печку. Взяв в руки «В поисках утраченного времени», он попытался вчитаться в книгу, преодолеть обуревавшую его тревогу, погрузиться в мир запутанных и усложненных чувств и прихотливых настроений Пруста, но мысль Бриха билась, как птица в тенетах. Он отбросил книгу и снова вышел на улицу, полный беспокойства и безотчетного нетерпения.