Он наклонился в кресле, повеселев, порылся в кармане и протянул Ирене маленькую коробочку. Ирена открыла ее, и оттуда выпала серебряная пудреница с художественной чеканкой на крышке, очевидно, очень дорогая.

— Зачем это? — недовольно спросила Ирена и посмотрела мужу в лицо.

— Если ты забыла, то это еще не значит, что не помню я. Завтра у нас маленький юбилей. Два года! Дата, правда, не круглая, но не бойся, дела мои не так плохи, чтобы экономить за счет того, кого я люблю. Кроме того, эта штучка приглянулась тебе в витрине на Национальном проспекте. Вот и получай ее, девочка!

Ирена всегда с трудом выносила показную расточительность мужа. Он любил прихвастнуть своей щедростью, его забавлял испуг бывшей студентки при виде дорогих безделушек, стоимость которых значительно превышала трехкратный размер стипендии. Она принимала подарки с неясным ощущением стыда, притворяясь обрадованной, полной восторга, чтоб доставить удовольствие Ондржею. Ей казалось, что это одно из проявлений его любви. Но сегодня она положила серебряную вещичку обратно в коробочку и вернула, упрямо покачав головой.

— Тебе не нравится?

— Я не хочу, не настаивай, пожалуйста!

Он понял, что уговоры бесполезны, обиженно улыбнулся и бросил коробочку в мусорную корзину, показывая, что вещь для него ничего не значит. Это было одной из его снобистских выходок. Ирене стало противно, она отвернулась, стиснула пальцы на коленях, но ничего не сказала. Раж пожал плечами, склонился над радиоприемником и включил его. Медленно повернув рычажок, он поймал ночную передачу «Голоса Америки», откинулся в кресле и стал слушать, скрыв лицо в тени, но не спуская глаз с жены. Дребезжащий голос быстро прочел последние известия, перечислил имена беглецов из «полицейского государства», вступивших в «мир западной свободы и демократии». Министр, два-три известных журналиста, целый список… Брань и оскорбительные шутки по адресу родной страны!

— Ты не мог бы выключить? — тихо попросила она.

Он исполнил ее просьбу со спокойной улыбкой.

— Пожалуйста! Впрочем, у меня тоже сегодня адски болит голова. Ну и денек выдался! Кстати, приходил Борис Тайхман, ждал тебя. Сказал, что вы условились пойти вместе к каким-то его знакомым, и торчал здесь почти до одиннадцати. Выпил море коньяку. Ты ему что-нибудь обещала?

— Нет.

— Правильно! Я считаю, что он — неподходящее общество для моей жены. Не хочу читать мораль и даже не спрашиваю, где ты была до сих пор. Но этот глупый зазнайка пришел похвалиться тем, что его выгнали из университета, — по-видимому, он считает это достижением. Его брат — этот сумасшедший собиратель фарфора, ты ведь его знаешь, — по крайней мере, цивилизованный человек. Больше ничего нового, только письмо тебе!

Ирена взяла белый конверт и сразу узнала почерк Вашека. Она обрадовалась и в то же время испугалась. Что случилось? Вашек не любит писать понапрасну. Она представила себе, как он садится за шаткий стол в их комнатке, ерошит волосы и начинает сажать на бумагу свои угловатые, неуклюжие буквы, вздыхая при этом, словно поднимается в гору с тяжелой ношей. Остальные, включая отца, смотрят на него и боятся шевельнуться. Дорогие мои!

«Здравствуй, Ирена, — традиционно начинал Вашек. Он не любил пустословия и витиеватости и сразу переходил к делу, излагая его короткими фразами, — мол, так и так! — Все здоровы, сестренка, иногда вспоминаем о тебе. Что ты поделываешь? В последнее время мы с тобой немного не ладили. Ты знаешь меня, я не лезу за словом в карман, но я — твой брат и всегда желал тебе только добра! Отец все время ворчит, без конца твердит одно и то же, ему сейчас никак не угодишь. Мы ссоримся теперь каждый день, он упрям, как баран. Почему ты не подаешь вестей? Отец как на иголках. Наконец-то наш завод национализирован, больше нет никаких «Тайхманов и сыновей». Изрядная заваруха была вокруг этого дела, но Тайхман в конце концов согласился. Мы переселили его и Елизавету в домик садовника, и они живут там, как лорды. Чего им еще нужно? Само собой, на фабрике работать он не хочет, лодырничает, возится там со своими охотничьими ружьями. Обойдемся и без Тайхмана. А этого его управляющего посадили сразу же за разные плутни, он уже созрел для тюрьмы. Не жаль его. Таких капиталистических прихвостней — хоть пруд пруди, но мы-то найдем себе честного человека. Я председательствую в заводском комитете, работы у меня по горло, много всякой писанины, как у господского писаря, а на трубе нынче некогда играть. Божка тут пристает, чтобы я передал тебе привет от нее, что я и делаю. Маленькая Ганка посылает тетечке горячий поцелуй, а Вашек так визжит над ухом, что я чуть не оглох, и потому кончаю. Приезжай поглядеть на нас и напиши, как твоя музыка, и вообще…»

Ирена перечитала еще раз неровные строки, и на глаза навернулись слезы умиления. Нигде прямого вопроса, никаких упреков и навязчивого любопытства, и все-таки сколько мужской заботы и страха за нее в каждом слове скупых фраз. «Поеду-ка я домой!» — раздумывала она, но ее отвлек голос мужа.

— Хорошие новости? — спросил он, притворяясь заинтересованным. Ирена пожала плечами и вложила письмо в конверт. Она была почти уверена, что он вскрывал письмо, хотя на конверте нет ни малейших следов, но не показала виду.

— В общем хорошие! У Тайхманов национализировали стекольный завод, — вскользь заметила она и встала.

Раж свистнул от удивления.

— Смотри-ка! Впрочем, какая это теперь новость! Скоро будут национализировать носы у людей. Не ошибусь, если скажу, что твой братец принимал участие в ликвидации капиталистического класса, не так ли?

— Конечно! — произнесла она твердо и прямо посмотрела ему в глаза, в ней нарастал гнев.

— А ты, разумеется, из родственных симпатий согласна с этим!

— Полностью! — вырвалось у нее; она чувствовала, что больше не может оставаться спокойной.

Раж пристально посмотрел на жену. Она выдержала этот взгляд. Раж громко и весело рассмеялся.

— Здорово, Ирена! В голове у тебя совершенная каша. Ты, видимо, считаешь брата современным героем, да? Интересно! — иронизировал он, но глаза его недобро сверкнули. — Если бы я не знал тебя, мне пришлось бы считать врагом собственную жену; ужасно, но факт! Извини, но в политике ты ничего не смыслишь, Иренка, хотя в остальном молодчина! Может быть, я допустил ошибку, не просвещая тебя на этот счет. Я поступал так с хорошими намерениями, но сейчас это выходит мне боком. Однако я терпелив, деточка, и люблю тебя.