— Будь начеку, — сказал, уходя. — Если это умысел, в первую очередь остерегайся Аглаю и Варвару.

Я остался один. Аглаю и Варвару? Моя первая мысль — Феодора. Нашла того, кто довел отца, и исполнила угрозу. Но бывает ли, чтоб так быстро и так просто?

Или — Карина?

С тяжелым сердцем я вернулся на поле. Виски ощущали фантомную встряску влетаемого копья. Глаза отчетливо представляли кусочки окровавленного серого вещества, стекающего по бревнам. Руки иногда предательски вздрагивали и не слушались. Взгляд шарил вокруг в надежде поймать удивленный встречный: чего это я тут живой хожу?

Заканчивали уже при свете солнца.

На завтраке мое состояние трудно было не заметить.

— Что случилось? — что-то почувствовала Тома. Что-то страшное и опасное.

Я пожал плечами. Не мог объяснить. Пугать не хотел.

Внимательно следил за Феодорой. В мою сторону не смотрит. Ушла в себя.

Отметил, что Аглая с Варварой мной тоже не интересуются.

Карина, сидевшая за столом напротив меня, ела спокойно, равнодушно. Рука загребала ложкой четко отмеренную порцию и отправляла в рот. Тот мощно перемалывал. Скулы двигались равномерно, как поршни двигателя. Не знавшие стоматолога зубы напоминали камнедробилку. На меня — ноль внимания. Вон, Глафире, делившей комнату с Феодорой, я интересен больше.

Ох, Карина, Карина. Настолько владеет собой или не при делах? Обещала мстить. То подмигивание в эйфории победы ничего не значит. Девчонки умеют лелеять обиды годами, подавая месть холодной и вкусной.

Новая мысль прошибла холодным потом. Бросок получился отменный, а Астафью представили как лучшую копейщицу. Могла она захотеть избавиться от меня? Но — в чем смысл? Маньячка — слишком нелепое объяснение. Лицо мое не понравилось или взглянул не так? За это, как я думал, не убивают. Думаю теперь так не думать.

И еще. Не люблю теории заговоров, но если Астафья… не просто войница? Может, не зря она пристроилась к отряду именно после столь точного приземления копья в середину свернувшегося калачиком тела. Тогда вовсе не Лисавета едва не укокошила Дорофея, как думает Милослава. Вопрос на пятьсот тысяч: а в Милославу ли целилась убийца?

Вопрос на миллион: в кого тогда? Я в тот момент отошел, и участочек похожего на эвакуационный пункт поля занимали только сестры Варфоломеины и Милославино семейство.

И… Тома.

Если цель была она… а теперь — я… Выходит, в этой местности с усердием отстреливают ангелов. Зачем? Допустим, чтоб не дать им… что-то сделать. Все упирается в вопрос, на который нам не хотят дать ответа: зачем ангелов ведут в крепость?

И зачем сложности с копьеметанием, если можно просто отравить или удушить во сне, и никто ничего не заподозрит. Если такая мысль придет в голову и неведомому противнику, то у нас еще все впереди.

Нужно срочно рассказать о подозрениях Томе. Пусть поостережется.

Гм. Как? Мамаши веками твердят деткам: не балуйтесь, будьте внимательны, будьте осторожны! И что, слушаются? Не буду ничего говорить. Ей только лишние нервы, а толку пшик. Если не возводить нагромождения сложных конспирологических умопостроений, то остается простое объяснение: случайность. Не зря же в обоих случаях промахнулись. Трудно представить профессионального убийцу, дважды подряд оставившего клиентов на этом свете. Обычно таких самих отправляют на тот.

И все-таки. Что-то внутри жарко протестовало против определения случившегося как случайности. Пусть это мнительность и глупая привязанность к данной родителями жизни, но другой не будет, и это весьма прискорбно и даже обидно.

Итого: теперь я точно знаю, что не знаю чего-то важного. Чего не знаю, пока не знаю, зато есть повод срочно узнать. Если дадут узнать. И… если успею.

После завтрака вышли на тренировочное поле. Все еще в боевой форме, мы частично разоблачились. Шлем и меч на траву, сами уселись рядом. Тома, Карина и еще пара девчонок скрестили ноги по-турецки. Я, как большинство, опустился на колени, подобно самураю: с гордо выпрямленной спиной, разведенными локтями и ладонями на бедрах большими пальцами к себе. Аглая просто легла глазами в небо, заложив руки за голову. Зарина по-детски плюхнулась на попу, раскинув ноги и упершись сзади руками.

Подошедший дядя Люсик попросил не вставать. Присев на подогнутую левую ногу и опершись на руку, он начал занятие. Для начала заставил всех повторить, а новеньким поучить уже известную нам молитву воспитания. Часть я попускал мимо ушей, но остальное в свете последних событий звучало тревожно и своевременно.

— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Я отдаю мечты и поступки… Убираю пороки… Ибо преступивший закон сознательно поставил себя… — дружно выдавали ученицы, не обязательно вникая в произносимое, но стальным топором высекая в памяти на будущее. — Общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей — тем меньше ненужных мыслей в наших головах… И да не дрогнет моя рука во исполнение закона… Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!