Руководимый проблеском здравого смысла, Гильперик пожелал выразить латинскими буквами звуки германского языка; с этой целью он придумал ввести в азбуку четыре буквы своего изобретения, между которыми была одна, присвоенная выговору, выраженному в последствии чрез w [557] . Таким образом собственные имена германского происхождения, в текстах, написанных по-латыни, должны были получить правильную и постоянную орфографию. Но ни этот результат, которого впоследствии с таким трудом добивались, ни меры, принятые в то время для его достижения, по-видимому, не были одобряемы епископом, слишком упрямым, или слишком предубежденным. Он только улыбался с сожалением, видя, что властитель варварского племени обнаруживает притязание исправить римскую азбуку, и письмами, разосланными к графам городов и городским сенатам, приказывает, чтобы во всех общественных школах учебные книги были выскоблены пемзой и переписаны по новому способу [558] .

Однажды король Гильперик, отведя турского епископа в сторону, как-бы по делу чрезвычайно важному, приказал одному из своих письмоводителей прочесть только-что написанное им небольшое рассуждение, касавшееся высших богословских вопросов. Главное положение, доказываемое в этой книге, необыкновенно дерзкой, заключалось в том, что Святая Троица не должна быть выражаема различием лиц, но что ее следует называть одним только именем — именем Бога; что недостойно придавать Богу значение лица, как будто человеку, сотворенному из костей и плоти; что Тот, Кто есть Бог Отец, есть Тот же, Кто и Сын Божий, Тот же, Кто и Дух Святой; и что Тот, Кто есть Дух Святой, есть Тот же, Кто и Бог Отец, и Тот же, Кто и Сын Божий; что в этом виде являлся Он патриархам и пророкам и был возвещен Писанием [559] . При первых словах этого нового символа веры Григорий объят был сильным внутренним волнением, ибо с ужасом узнал ересь Савеллия, самую опасную из всех, после арианской, потому-что, подобно арианской, она опиралась, по-видимому, на здравый смысл [560] . Неизвестно, в книгах ли почерпнул король это учение, которое думал возобновить, или сам собой дошел до него ложным умствованием, но он столько же был тогда убежден в истине своего догмата, сколько доволен искусным его изложением. Обнаруженные епископом знаки неодобрения, все более и более ясные, удивили и до крайности разгневали Гильперика. Соединяя требовательность философа, признающего себя совершенно правым, с самовластием владыки, не терпящего противоречий, он заговорил первый и сказал грубо: «Я хочу, чтобы вы этому верили, ты и другие церковноучители [561] ».

Призвав на помощь свое спокойствие и свою обычную твердость, Григорий ответствовал на это повелительное объявление: «Преблагочестивый король, подобает тебе оставить это заблуждение и последовать учению, завещанному нам апостолами, а по них и отцами церкви, которому поучали Иларий, епископ пуатьеский, и Евсевий, епископ верёйльский, и которое ты исповедал при крещении [562] ». — «Но», отвечал Гильперик с возраставшей досадой: «известно, что в этом пункте Иларий и Евсевий сильно противоречат друг другу». Возражать было трудно, и Григорий чувствовал, что сам себя поставил в невыгодное положение. Избегая затруднений прямого ответа, он начал говорить так: «Ты должен остерегаться произносить слова, оскорбительные для Бога и Святых Его [563] »; и потом, перейдя к изложению православной веры, так, как-бы изъяснял ее с кафедры, прибавил: «Знай, что рассмотренные отдельно, Бог-Отец, Бог-Сын, Бог Дух Святой различны друг от друга. Не Отец воплотился и не Дух Святой, а Сын, ради искупления рода человеческого, Тот, Кто был Сын Божий, сделался также Сыном Девы. Не Отец страдал и не Дух Святой, но Сын, дабы Тот, Кто приял плоть в сем мире, был принесен и в жертву за мир. Ты говоришь о лицах, но их разуметь должно не телесно, а духовно, и хотя в сущности их три, но в них единая вечность, единая слава, единое всемогущество [564] ».

Это подобие пастырского увещания было прервано королем, который, не желая более слушать, вскричал сердито: «Я прочту это тем, кто более тебя смыслит, и они согласятся со мною [565] ». Слова эти укололи Григория, который, сам воспламенившись и забыв осторожность, возразил: «Никто знающий и смыслящий и разве только безумный примет когда-нибудь то, что ты предлагаешь [566] ». Нельзя выразить, что произошло тогда в душе Гильперика, он оставил епископа, не сказав ни слова, но яростный трепет показал, что король, богослов и словесник, нисколько не утратил свирепого характера своих предков. Через несколько дней, он вздумал испытать впечатление своей книги над Сальвием, епископом альбийским, и когда эта вторая попытка удалась не лучше первой, он вдруг потерял бодрость и с такой же легкостью отказался от мнений своих о существе Божием, с каким упрямством прежде их поддерживал [567] .

Не оставалась уже никакого признака этой важной распри, когда в 581 году король Гильперик переехал на лето в поместье Ножан, на берега Марны, близ слияния ее с Сеной. Турский епископ, совершенно примиренный с королем, явился к нему на поклон в новое его жилище, и в то время, когда он там находился, великое событие нарушило обычное однообразие придворной жизни [568] . То было возвращение послов, отправленных в Константинополь для поздравления с восшествием на престол Тиверия, преемника Юстина-Младшего. Послы возвратились в Галлию морем, с дарами от нового императора королю Гильперику: но вместо того, чтобы высадиться в Марсели, за обладание которой спорили в то время король Гонтран и опекуны юного короля Гильдеберта, они почли более для себя безопасной иноземную пристань, а именно город Агд, принадлежавший королевству Готов [569] . Корабль их, застигнутый бурей у берегов Септимании, разбился о подводные камни, и пока сами послы спасались вплавь, весь груз был расхищен прибрежными жителями. По счастью сановник, правивший Агдом, от имени короля Готов, счел обязанностью вступиться, и приказал возвратить Франкам, если не все их пожитки, то по крайней мере большую часть богатых даров, предназначенных королю [570] . Они прибыли таким образом в Ножан, к великой радости Гильперика, поспешившего выставить на показ своим гостям и литам все, что было вручено ему от имени императора, драгоценные ткани, золотую посуду и разного рода украшения [571] .

Из множества любопытных и великолепных вещей, особенное внимание турского епископа привлекли большие золотые медальоны, может быть потому, что ему приятно было смотреть на символ образованной монархии; на лицевой стороне их изображена была голова императора, с надписью: Тиверий Константин на век августейший, а на обороте запряженная четырьмя конями колесница, на которой стояла крылатая женщина, с следующей надписью: Слава Римлян. Каждая медаль имела около фунта весу и все они были выбиты в память начала нового царствования [572] . При виде этих великолепных произведений искусств империи и знаков императорского величия, король Гильперик, как-будто опасаясь какого-либо невыгодного для себя сравнения, вздумал представить образцы собственной роскоши. Он приказал принести и поставить рядом с дарами, на которые любовались его придворные, одни с простодушным удивлением, другие завистливыми глазами, изготовленное по его повелению огромное золотое блюдо, усыпанное драгоценными каменьями. Это блюдо предназначенное для украшения королевского стола в торжественные празднества, было не менее пятидесяти фунтов весом [573] . Увидев его, все присутствовавшие вскричали от удивления пред ценностью материала и красотой отделки. Король, молча, наслаждался несколько времени удовольствием, которое доставляли ему эти похвалы, и потом сказал с гордым и самодовольным выражением: «Я это сделал для увеличения славы и блеска франкского народа, и Если Бог продлит жизнь мою, то многое еще сделаю [574] ».

Советником и поверенным Гильперика в его предприятиях, по части роскоши или покупок дорогих вещей, был парижский Еврей, по имени Приск. Он также находился тогда в Ножане; король очень любил его, часто призывал к себе и даже снисходил в обращении с ним до некоторой короткости [575] . Посвятив несколько времени надзору за работами и осмотру сельских произведений в своем обширном поместье на Марне, Гильперик вздумал переехать в Париж и поселиться в древнем императорском дворце, остатки которого существуют доныне на левом берегу Сены. В день отъезда, когда король отдавал уже приказание запрягать повозки с поклажей, за которыми намерен был следовать сам верхом с своими людьми, епископ Григорий явился к нему откланиваться, и пока он прощался, прибыл на поклон также и Еврей Приск [576] . Гильперик, бывший в тот день в веселом расположении духа, взял, шутя, Еврея за волосы и, слегка наклоняя ему голову, сказал Григорию: «Прийди, пастырь Божий, и возложи на него руки [577] ».

Так-как Приск оборонялся и с ужасом отступал от благословения, которое, по его вере сделало бы его виновным в святотатстве, то король сказал ему: «О! тупой разум, неверное племя, не постигающее Сына Божия, обетованного ему устами его же пророков, не постигающее таинств церкви, изображаемых собственными его обрядами [578] ». Сказав это, он выпустил из рук волосы Еврея, который тотчас же, оправился от испуга и отвечая не менее резко возразил: «Бог не вступает в брак, не имеет в том нужды, от Него не родится потомство, Он не терпит разделения власти, Он, рекший устами Моисея: Виждь, виждь. Я Господь, и нет другаго Бога кроме Меня! Я навожу смерть и даю жизнь, Я погубляю и исцеляю [579] ».