— Ха!

— Заткнись, Паша! Ладно, допустим. — Сергей многозначительно потушил окурок, тяжело поднялся и обошел вокруг Дакиневича. — Ты спутал этажи. А к Руслану зачем шел?

— Я ж говорю: друг он мой.

— Ну! А вот звякнуть ему сейчас, он как, согласится с твоими логичными доводами или заявит, будто в глаза тебя не видел?

Молчание. Сомнение резко возросло.

— Погодите, мужики, вы что, Руслана в оборотку взяли?

— Вопросы здесь задаю я. Банальная фраза, а все еще действует. Итак, мы остановились на том, что Исаев тебя не знает. К кому же ты ходил?

— К Исаеву.

— Верю. Действительно к Исаеву. Для чего?

— Слышь, декабрист, — Непринцев запустил в Алексея извечным атрибутом своего рабочего стола — чернильницей, — «именины у Кристины». Достал. Боишься? Мы жутко страшные.

— Я пытаюсь понять, кто вы такие.

— Второй отдел Уголовного розыска ГУВД Санкт-Петербурга. Удовлетворен или как?

— Или как. Продолжим светскую беседу?

— Продолжим. Зачем ты был в гостинице?

— Эмиссар кликнул.

— Опять верю. Видишь ли, Исаев — сошка мелкая. Платит вам, скорее всего, именно он. Патрульным, я имею в виду. Не на государство же вы трудитесь… Только Руслан никому и никогда на своей земле платить не станет… Впрочем, твои подвиги меня мало колышат. Что ты делал на четвертом этаже?

— Я промолчу.

— В чужом номере?..

— Опять промолчу.

— Где утверждал, что связан с убийцей Саши Парамонова.

— А теперь не понял.

— Цитирую, — опять влез Непринцев, — «Где пробыл около получаса, причем из услышанного разговора следовало, что объект знает, кто убил бригадира мурманской группировки Александра Парамонова».

Дакиневич заметно повеселел:

— Тьфу, Господи, вы по поводу Саши?

— Его, его.

— Тогда надевайте браслеты. Я сдаюсь. Уж простите, ребята, я решил, вас Руслан послал. Потому и молчал.

— Погоди, погоди, как Руслан? Что значит «сдаюсь»?

— Как вам объяснить?.. Ствол-то отберите у меня и «демократизатор». Я арестованный нынче.

— За что? Неужели это ты Сашу приморил?

— Саша Парамонов… — Алексей горько усмехнулся. — Ладно уж, слушайте. История жизни моей грешной… Обидно, я ведь не киллер. А сесть всегда успею… Да черт с ним, очень уж на душе мерзко… Только уговор — не перебивать. Вот доскажу — тогда пожалуйста. Отвечу правдиво на все вопросы.

Детские годы можно опустить. Родители отдельно сейчас живут. А, отсюда начну… Хоть вас мои подвиги и не колышат.

Было нас человек шесть. Да, точно. Две девки, обеим по шестнадцать тогда только-только исполнилось. Мне тринадцать. Все из одного квартала, с детства друг друга знаем. Ничего особенного: тусовочки на лестницах, водочка, гитара, сигареты — даже культурно по нынешним временам. На стенах редко чего корябаем, с местным населением в конфликт не вступаем. Живем в своем собственном мире и кайф ловим. Пока еще в переносном смысле. Когда в прямом — тут уж не до кайфа.

Был средь нас такой Авдоченок Ефрем. Вы только не смейтесь, но он негр. Причем родители оба белые. Это у него через поколение, от бабушки. Нас участковый из-за него часто ловил. А то?.. Жильцы звякнут, мол, Андрей Петрович, у нас в подъезде интернационал. И по шеям всем.

Ефрем — полный шизик. Мы в одном классе учились, он постоянно исчезал куда-то, снова светился, дела улаживал. Человек-загадка. Вот он-то первый анашу и приволок. Где он ее достал? Мы и не в курсе были, что это такое. Коммунистические времена отражены в моей памяти чувством глубокой ностальгии. Ефрем уговорил попробовать. Мол, одна затяжка — и вы улетаете.

Я рискнул. Фуфло. Изматерил Авдоченка по-всякому, а он обиделся. Сказал цену — народ обомлел. Манюня косячок забила… Девчонка, одна из наших. Что можно сказать? Минут сорок ее за руки держали: вообразила себя самолетом… А когда в себя пришла, одну фразу сказала, потом полчаса все ржали, за животики держались. Обвела Манечка нас мутным взором и остановилась на Гиви. «Никто, — говорит, — не поверит, как мы с тобой на качелях трахались». Тут Ефрем всего скромного запаса лишился. Я тоже взял. Со второго раза ощутил.

Понимаете, до меня дошло, что он по сравнению со мной — никто. Ноль. Чмо. Что я теперь могу миром владеть, а остальные… Они ползли ко мне на коленях. Они могли просить, умолять, но я сильнее, я даже не хотел их слушать. Никогда не думал, что можно так уехать от одного косяка, не укола даже. Честное слово, сейчас врубаюсь, на грани был, мог концы отдать сразу. Знаю, что так не бывает, но я чувствовал. Даже Ефрем испугался. А потом все исчезло. И я — раб. Ефрем еще пару раз принес, а дальше…

Ну, сами знаете… «Понимаешь, бабки нужны, много бабок, нет столько. Сам в долг беру. Рад помочь, но… Постарайся уж».

И пошло. Из магазинов тащил, дома подворовывал, на улицах мелких грабил. Банальщина. Сейчас назад вернуться, в прошлое, — своими руками бы удушил себя, суку.

Сколько все это продолжалось, трудно сказать. Потом Ефрем меня с мужиком-кавказцем свел. Тот по-русски волок лучше, чем мы оба, вместе взятые. И говорил убедительно, сволочь.

В это время я восемь классов окончил, устроился в техникум. В уличной команде состоял, в разборках участвовал. Ефрем как-то раз героин достал. Уговаривал ширнуться. Да времена уже изменились. Ох и вломил я ему!.. А однажды нас в гости пригласили. В Мурино. Скромная дачка, участочек рядом. Хозяйка — старушка, божий одуванчик. Всюду ходит с огромным колуном. А на веранде кавказец знакомый наш чай пьет. Усадил нас и речь стал толкать.