— Хвалим ваше дело. Вы скинули царя беззаконного, служите же истинному — Димитрию!

Москвичи оторопели от такого наглого обмана, пока кто-то горестно не повинился:

— Провели нас как простачков, сразу надо бы знать, что у ложного царя не могут быть честные слуги.

Ясно, что ни о каком согласии говорить более не приходилось, и мысль о призвании на трон Владислава стала находить всё большее распространение. Её утверждению способствовал сам Жолкевский, рассылавший письма о том, что готов прийти на помощь русским братьям, дабы прогнать Самозванца и учредить достойный порядок в государстве. Московские бояре вступили с ним в переговоры.

Весть о клушинском побоище быстро достигла Смоленска. Ляхи громко торжествовали, большинство — искренне, Потоцкие и их сторонники, завидущие славе Жолкевского, — вынужденно. В крепость послали переговорщиков с известием о победе, им не поверили. Тогда ляхи стали проносить под стенами прибывшие от гетмана знамёна и хоругви, трофеи возглавляла булава Дмитрия Шуйского, которую сопровождали несколько пленных русских воевод. Прошли также колонны сдавшихся иноземцев. Свидетельства выглядели довольно убедительными, и защитниками овладело отчаяние.

Русские изменники, находящиеся в королевской ставке, послали в крепость своих представителей. Те рассказали о сдаче Царёва-Займища, где Елецкий с Волуевым целовали крест на верность королевичу Владиславу, и что Жолкевский, в свою очередь, присягнул от имени короля сохранить православие, обычаи и порядки в Московском государстве. В этой присяге не был забыт и их город: если Смоленск присягнёт Владиславу, то королю от города отступить. Смолянам советовали проявить рассудительность и последовать примеру воевод.

Шеин собрал городской совет, пригласив на него всех первых людей. Даже в таком расширенном составе сей высший орган выглядел довольно скромно: болезни и неприятельский огонь не пощадили отцов города и выкосили более чем наполовину. Первый воевода вопреки обыкновению держался не очень уверенно, его синие глаза как будто подёрнулись пеленой, в речи был краток:

— Ляхи начали стрелять из осадных орудий, сделали дыры в двух башнях, проломили стену, строят туры, по всему видно, готовят большой приступ. Боюсь, не удержим города, зане люди вымерли...

Почувствовав его растерянность, оживились те, кто давно уже хотели открыть перед королём крепостные ворота. Теперь они предлагали целовать крест Владиславу на тех же условиях, что Елецкий с Волуевым. Более рассудительные сомневались, чтобы эти условия были выполнены королём: не затем-де Жигимонд стоял здесь почти целый год, чтобы уйти несолоно хлебавши. Василий Морткин предложил послать в королевский стан своих переговорщиков и вызвался быть одним из них. Горчаков встрепенулся:

— Полно, князь, ты своему Жигимонду нас всех с потрохами продашь.

Морткин обиженно поджал губы. Зато возмутились его сторонники, загалдели на разные лады и потребовали немедленно снарядить посольство к королю. Тогда поднялся архиепископ Сергий и сказал:

— В суровых обстояниях сохранили мы православную веру, сберегли русскую душу. Неужели соблазнимся теперь лживыми посулами ляхов, или не знаете, какова им цена? Неужели воспоследуем примеру изменников, кто презрев однажды крестное целование, легко перелыгается в иную сторону? Есть, слава Богу, у нас свой русский царь, есть патриарх, блюститель православных душ, есть земский собор, в воле которого избрать нового государя, коли нынешний не угоден. Когда будет так, то и мы как послушный перст державной руки, присягнём ему. Но до того будем стоять крепко и непорушимо.

Чада мои любезные! Обезлюдел наш город, Господь многих забрал к себе, оставив лишь малую толику. Вдумайся тогда каждый из оставшихся: почему выбор пал на меня? А потому, должен ответить он, чтобы продолжить дело невинно убиенных, ибо не вотще положили они жизни свои, но за-ради моего спасения. Они лучше, достойнее меня, и только беспримерным земным радением могу я достигнуть их высоты — так должен ответить каждый, вспоминая слова апостола Павла: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя». Мы все в долгу перед ушедшими и сей долг нужно вернуть. Потому не мыслите лукаво, но готовтесь к своему предназначению, в чём я даю каждому своё пастырское благословение.

Спокойная вначале речь Сергия становилась всё более страстной, глаза его загорелись, и этот огонь стал постепенно передаваться присутствующим. Посветлели взглядом воеводы, глазам Шеина вернулась прежняя синева, городские старосты отозвались одобрительными голосами, и ратные начальники: стрелецкие, пушкарские, детей дворянских, стенных мужиков, землекопов — все сказали в один голос: «Волен Бог и ты, владыка, на чём воля Божия, на том и мы». Только Морткин и его сторонники, не в силах противиться всеобщему воодушевлению, стыдливо прятали глаза.