Дорифор, заведовавший архивом, покраснел. Он напоминал порозовевшую от зари белую мраморную статую, с лицом, освещенным лучами голубых глаз.

Несколько часов оба вместе рылись в пергаментах. Дорифор не проронил ни слова. Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Поппея казалась ему видением.

Под каким-то предлогом она заманила его в парк. Говорила только она. Оба шли по тщательно разбитым, красивым дорожкам, вдоль большого озера, под тенью статуй и деревьев; Поппея, не касаясь юноши, как бы льнула к нему; ее близость всего его обжигала; он спотыкался и время от времени придерживался за ствол оливкового дерева.

Нерон их заметил из окна верхнего этажа. Он уже много дней ждал этого; представлял себе это в самых различных образах. Наконец, мрачная картина его воображения, стоившая ему многих беспокойных, мучительных часов, воплотилась в действительность и неумолимо стала перед ним.

— Ты любишь его? — спросил он Поппею.

— Кого?

Он шепнул ей на ухо имя. Поппея расхохоталась.

— 1 Этого мальчика! — воскликнула она, продолжая от всего сердца смеяться.

— О чем же вы говорите? Почему вы постоянно вместе? Это не в первый раз! Ночью он плачет под твоими окнами и окропляет благовониями твой порог. Идя к тебе, он одевает венок из роз. Мне известно, что ты тайно встречаешься с ним в своем доме. Я велю привести его, подарю тебе его — любите друг друга открыто! Но скажи мне правду. Посмотри мне прямо в глаза.

Поппея устремила на него открытый, честный взор. Этот взгляд смутил его. Он в нем ничего не мог прочесть. Очи ее были пусты, как пустой фиал.

Поппея больше не встречалась с писцом. Она уже достигла своей цели.

Но император не мог успокоиться. Он следил за обоими, улавливал какой-то скрытый смысл в их самых безразличных словах и поступках и делал из всего многозначительные выводы, в которых сам запутывался. Если бы он мог вскрыть их мозг! Только тогда он увидел бы, что у них на уме, и узнал бы правду. Он приставил стражу к архиву и поручил своим надежнейшим людям установить слежку за Поппеей и Дорифором. Ни о чем подозрительном не было донесено, — но это лишь усилило его сомнения. Он стал сам подстерегать обоих. Переодевшись, он крался вслед за Поппеей и однажды целую ночь, под проливным дождем, стоял против ее дома. Он наблюдал за тем, как у нее зажгли и погасили светильник, прислушивался к каждому долетавшему изнутри шороху, но не напал ни на малейший след.

В другой раз, в то время, как Поппея ожидала его в зале дворца, он спрятался за занавесами. Поппея сидела, опустив голову. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Она была естественна и казалась равнодушной.

Внезапно Нерон выступил из засады.

— Я здесь!

Поппея вскрикнула.

— Что ты хочешь?

— Признайся во всем!

— Мне не в чем признаться. Но я в твоих руках… Не мучь меня! Лучше прикажи меня убить!

Нерон задумался.

— Я и тогда ничего не узнаю! — заявил он. — Нет. Ты должна жить.

Поппея заплакала.

— Я должна жить! А между тем ты едва не лишился меня. Вчера, когда я переходила через мост Фабриция, меня вдруг осенила мысль… река глубока… теченье бурно… все продолжалось бы лишь один миг. Я больше не могу!

Нерон испугался; он побоялся, что она покончит с собой, и тогда все для него оборвется. Как только она ушла — его охватило беспокойство. Посреди ночи он вызвал ее.

— Скажи мне что-нибудь, — устало попросил он.

— Расстанемся.

— Нет! Не уходи от меня! Оставайся! Только около тебя я могу вынести свои страдания. Мы должны с тобой поговорить. Уедем отсюда! Здесь можно задохнуться от жары. Трудно даже мыслить…

В Риме стоял такой зной, что город спал днем и оживал лишь ночью. Несколько рабов упало замертво на улице от солнечного удара. Лучи солнца пронзили их, словно огненные копья.

Нерон и Поппея отправились в Байю, известную своими целебными купаньями; там собирались нотабили, праздные богачи и прожигатели жизни.

Нервнобольные и подагрики, искавшие спасения в сернистых ваннах и теплой морской воде, теперь лишь редко заглядывали сюда, уединившись в спокойном соседнем городке. В это время Байя осаждалась развлекавшейся публикой, шумевшей по ночам и не дававшей спать несчастным больным.

Скучающие патриции съезжались сюда на летний отдых и, жарясь на солнце, становились чернее своих рабов. Взморье кишело фабрикантами и богатыми бакалейщиками.

Особенно выделялась семья крупного богача, разжившегося во время войны против парфян. Он поставлял в войска перевязочные средства и амуницию и мог позволить себе роскошь жить в знаменитом дворце Лукулла.

Закаленные мальчики, хрупкие девочки и ожиревшие матроны грелись на солнце, любовались разнообразными оттенками воды и наблюдали за вздувавшимися оранжевыми и алыми парусами и скользившими мимо миниатюрными лодками с мягкой внутренней обивкой. Мужчины и женщины, весело гребя, выезжали в открытое море и терялись из вида.

На волнах качались брошенные в воду розы. Греческие и египетские гетеры гурьбой обступали виллы богачей и проливали в море столько благовоний, что оно в часы прилива выплевывало их на берег вместе с пеной.

При заходе солнца лавровые и миртовые деревья вздрагивали. За ними слышались страстные и томные возгласы влюбленных.

Императорская вилла словно вырастала прямо из воды. Морские волны набегали на белые мраморные ступени. Здесь Нерон после двухдневного пути остановился вместе с Поппеей.