Корж вытащил из кармана коробку спичек, потарахтел ею возле уха и тем же гостеприимным, широким жестом обеих рук пригласил их к себе. Шеренга смешалась, бывшие солдаты вермахта послушно обступили Зуева и Коржа со всех сторон, образуя вокруг двух русских офицеров уже не правильное геометрическое построение, а обычный полукруг людей. Чиркнув спичкой, полковник Корж передал ее направо, затем зажег вторую, передал налево, образовав, таким образом, вокруг огонька две группы сосредоточенно закуривавших солдат. Сам вместе с Зуевым и старшим толстеньким немцем закурил от третьей спички. Щелчком швырнув ее в провал стены на кустарник и не оборачиваясь назад к немцам, он еще раз посмотрел на синеющий вдали русский бранибор. Немцы как по команде повернулись туда же. Круглое отверстие подернулось легким сиреневым дымком, быстро вытягивающимся на свежий воздух. Показывая на пейзаж, полковник Корж сказал, пытливо вглядываясь в глаза пленных:

— Россия!

А когда толстенький немец попытался было перевести это слово целой тирадой возвышенных немецких фраз, полковник остановил его жестом руки и снова повторил немного вопросительно:

— Россия…

— О я, эрде гренценлоз, — сказал кто-то сзади.

— Говорит — земля большая, — перевел Зуев.

— Это он собственным задом измерил, понимает, — сказал полковник Корж.

Вперед протиснулся маленький человечек, рыжеватый, весь в веснушках. Он, как-то пролезая под рукой у Коржа, кивнул на синевший вдали лес и весело сказал:

— Партизанен… Пу-пу-пу. — Палец его, долженствующий изображать пистолет, задрожал, как при отдаче.

Затем замотал головой, показывая всем своим существом, как не любил он и его коллеги попадаться под это «пу-пу-пу» партизан. Все засмеялись, да и дымок пошел веселее, затуманивая серой пеленой далекий горизонт.

— Да… Россия, — в третий раз задумчиво повторил полковник Корж, уже не столько для собеседника, сколько для себя.

— О я, о я, — залебезил маленький немец. — Русланд ист ошень, ошень хорошо, гут… ошень гут. — И, быстро повернувшись на каблуке вокруг, оглядел всех своих соотечественников и, снова обращаясь к русским офицерам, продолжал: — Гитлер капут. Дойчланд капут, золдатен капут.

Полковник Корж с высоты своего роста долго смотрел на копошившуюся где-то внизу юркую фигурку, вникая не столько в смысл примитивных и понятных слов, сколько в смысл самого поведения немца. И когда тот, закончив свою тираду и быстро тушуясь, исчез в толпе, полковник Корж, повернувшись всем туловищем к окружающим его военнопленным, сказал:

— Нет, комрады, нет, неправду он говорит. Как это можно? Дойчланд капут? Нихтс капут. Неверно. Брехня!

И изо всех сил стараясь высказать мысль большую, советскую мысль, сказать ее просто и убедительно, чтобы поняли ее вчерашние враги, он раскинул свои большие руки и, сгребая с десяток человек в кучу и указывая на них, говорил:

— Ты и есть Дойчланд! Для тебя, — и он тыкал в каждого из них пальцем, — это гут, гут. — Он напряг память, собирая лоб морщинами и вспоминая что-то, говорил: — Дойчланд юбер аллес. Понял? — Немцы заморгали глазами. — А для меня и вот для майора Зуева, друга моего, товарища, геноссе, по-вашему, Русланд очень гут, ферштейн, понимаешь? И все мы люди. Только у каждого своя земля. Он правильно сказал: у каждого своя земля, эрде. У нас побольше, у вас поменьше. Но каждый свою родину по-своему любит, и больше всех она ему дорога, — ферштейн зи? А это ты брось, — раздвигая толпу и вытаскивая из нее маленького, щупленького, веснушчатого немца, — ты брось, говорю, это, что ты им тут напевал: «Дойчланд капут». Это фашистской агитацией попахивает. Гитлер капут — это верно, фашизм капут — тоже верно, национал-социализму капут. Дойчланд — нихтс капут. Ну, поняли или нет, головы дубовые? — спросил он добродушно.

И когда они с Зуевым вышли за проволочные заграждения, полковник Корж вздохнул и сказал улыбаясь:

— Вот так и занимаюсь политграмотой каждый день. Будь они неладны. Или народ бестолковый, или придуриваются — никак не пойму. Даже когда есть переводчик. Ну а что полпайка моего выкуривают, так это тоже верно. Ну да черт с ним, с пайком.

Они быстро подошли к приземистому, как бы вросшему в землю, с толстенными стенами, низкими окнами и дверьми, старому домику, где временно ютился облвоенкомат. И хотя еще было далеко до двенадцати, облвоенком сказал Зуеву, как ему показалось, немного нехотя, усталым голосом.

— Ну что ж, заходи… Потолкуем.

Проходя к себе в кабинет, полковник Корж стукнулся головой о притолоку и, тихо ругнувшись, сказал:

— Вот так каждый день. И никак не привыкну. А они, черти, все данкешонят, данкешонят, а работают медленно, хотя и добротно. Садись, потолкуем.

Сели. Полковник выдвинул боковой ящик стола.

— Получил я твой рапорт: «Прошу вашего распоряжения о зачислении в штат вверенного мне военкомата на должность начальника отделения по работе с допризывниками лейтенанта-танкиста товарища Шамрая Константина Дмитриевича, не состоящего в настоящее время в кадрах Советской Армии по причине ранений и возвращения из концлагерей. Проверку товарищ Шамрай прошел полностью. Лично я его знаю с юношеских лет», — и подпись: «Временно исполняющий должность райвоенком Подвышковского района майор Зуев».

Рапорт Зуева полковник Корж читал медленно, задумчиво, отставив бумажку от глаз на всю вытянутую руку. Закончив, еще несколько секунд оглядывал четвертушку бумаги, как бы выискивая в ней еще какое-то скрытое содержание.

— Ну-с, товарищ врид военкома Подвышковского района, что скажете? — спросил он, кладя бумажку в центр стола на большой лист плексигласа.

— В рапорте все сказано, товарищ облвоенком, — вставая и вытягивая руки по швам, сказал Зуев.

— Сиди. Все сказано… верно… и даже больше. Как думаешь? Больше месяца прошло, а приказа о твоем назначении военкомом все нет и нет. И долго так будешь вридом маяться?