Обобщая сказанное, стоит помнить, что конституирование усилия в качестве признака применения интуитивного метода не отменяет наличия иного по своим свойствам усилия, присущего рациональному методу мышления, и что в обоих случаях речь идет об интеллекте в широком смысле слова.

Вернемся, однако, к смысловой целостности образов-понятий. Смысловая качественная множественность есть также единство, – «богатое и обильное единство, единство континуальности, единство нашей реальности, а не… абстрактное и пустое единство – итог наивысшего обобщения…» [507] . Привычные понятия восходят к одному предзаданному понятию или первопринципу, вбирающему их все в их раздельности и самозамкнутости, – и дедуктивно выводятся из указанного первопринципа по нашему желанию. Напротив, качественные новые понятия приводят к единству индуктивно, и это единство рождается, обогащается в процессе становления на наших глазах: «невозможно полагать его исходно в качестве принципа» [508] . Недаром во «Введении в метафизику» Бергсон называл обретенное единство «живым», «изменчивым» и «подвижным», в противоположность «неподвижному» «чистому» единству понятийных конструкций [509] . «Бергсон часто представляет интуицию как простой акт. Но с его точки зрения простота вовсе не исключает качественную и виртуальную множественность, разнообразие направлений, в которых последняя актуализируется, – комментирует Делёз. – Значит, именно в этом смысле интуиция подразумевает множество аспектов и многообразные несводимые друг к другу точки зрения» [510] .

Что до точек, зрения, то, конечно, Делёз не мог не помнить, насколько прочно у Бергсона наличие точек зрения связывается с аналитическим подходом к реальности, а стало быть, и со взглядом на нее сквозь привычные понятия. Впечатляет бергсоновское красочное описание такого подхода: «В своем вечно ненасытимом желании охватить предмет, вокруг которого он осужден вращаться, анализ без конца умножает точки зрения, чтобы дополнить представление, всегда неполное… чтобы довершить перевод, всегда несовершенный. Он продолжается в бесконечность» [511] . Особенно интересуют философа бинарные оппозиции точек зрения и, соответственно, понятий, их выражающих: «Не существует конкретной реальности, на которую нельзя было бы иметь разом двух точек зрения, друг другу противоположных и, следовательно, вкладывающихся в два противоположных понятия» [512] . Отсюда недалеко и до кантовых антиномий: в «Творческой эволюции» несколько емких страниц посвящено выяснению причин, по которым разум неизбежно заходит здесь в тупик [513] .

Но разве, спросит читатель, у самого Бергсона нет противоположных понятий, пусть и понятий качественных? «Бергсоновские дуализмы хорошо известны, – утверждает Делёз: длительность – пространство, количество – качество, неоднородность – однородность, непрерывность – дискретность, два многообразия [514] , память – материя, воспоминание – восприятие, сжатие – ослабление, инстинкт – интеллект, два источника и так далее» [515] . Можно вспомнить, что в свое время Юшкевич провозглашал оппозицию длительности и пространства в качестве основы всей философии Бергсона вообще [516] .

Однако, даже если Бергсон использует слова, которые раньше были привычными понятиями (материя, дух, пространство и т. д.), они приобретают у него совершенно другой статус. Взаимопроникновение и векторность бергсоновских новых понятий, а также качественная множественность смыслов, присущая любому из них, обусловливают выход за пределы собственного семантического поля к своей противоположности (разумеется, противоположности для Бергсона). Делёз пишет о том, что, например, длительность и протяженность, воспоминание и восприятие смешаны для нас настолько, что мы не в состоянии выделить из этой смеси два чистых наличия (presence) длительности и протяженности, различающихся по природе. «Одержимость чистотой у Бергсона возвращает к такому восстановлению различий по природе» [517] – таков Делёзов взгляд на проблему. Тут нужно, говорит Делёз, апеллировать к некоему принципу, по отношению к которому воспоминание и восприятие, память и материя, пространство и время и прочие «дуализмы» представляют собой лишь «вырожденные случаи» (deradations) [518] .

Однако вопрос вот в чем: нужно ли на практике разделять два противоположных компонента? Делёз сам говорит о том, что чистые наличия даны только в принципе (en droit); на деле же (en fait) в композите присутствуют прежде всего тенденции. Поэтому Бергсон, возвращаясь, по мысли Делёза, к различиям по природе, тем самым вынужден прийти к тенденциям, а не чистым наличиям: ибо «только то, что различается по природе… является чистым, но только тенденции различаются по природе» [519] . В этом пункте нетрудно согласиться с Делёзом; но с той оговоркой, что тенденциями будут сами бергсоновские образы-понятия: к ним совершенно неприменима характеристика «вырожденные случаи». Мы помним, что эти качественные понятия переживаются нами, они задают направление мысли, но не фиксируют ее содержание: поэтому они не есть пределы мысли, а ее векторы и в этом смысле тенденции. Иными словами, пределы мысли действительно есть своего рода «точки сингулярности», где реальность становится бессмысленным миражом, – тут и в самом деле можно говорить о вырожденных случаях; но вот как раз до таких случаев Бергсон не доходит, ибо, что бы ни утверждал он сам, он никогда не разделяет полярные направления вплоть до полного разрыва.

Его концепция, под покровом дуалистических лозунгов, монистична по сути. Скажем, материя у Бергсона предстает прежде всего как ослабленное, а дух – как сконцентрированное сознание; уменьшая напряжение, мы идем к материи, увеличивая – к духу. Но в основе в обоих случаях лежит сознание.

О связи духа и материи говорилось выше, в первом параграфе данной главы. Приведу еще два комментария к рассматриваемой проблеме. «…Хотя сам Бергсон выступает против монизма (очевидно, в то время он ассоциировался исключительно с материалистическими концепциями) и характеризует свою позицию как дуализм, к концу книги [„Материя и память“. – Е. Р.] отчетливо начинают звучать… мотивы монизма. Выясняется, что материя и сознание не так уж резко отделены друг от друга, что их отличие, раз оно зависит только от меры напряжения, есть различие лишь в степени, а не в природе» [520] , – уточняет И. Блауберг. А вот мысль Мерло-Понти: «Бергсон понял, что философия заключается не в том, чтобы сначала осознать по отдельности, а потом противопоставить друг другу свободу и материю, дух и тело; он понял также, что свобода и дух, чтобы быть таковыми, должны засвидетельствовать себя с помощью материи, или тела, то есть выразить себя» [521] .

Да и нельзя не видеть, что в приведенной выше цитате сам Делёз допускает смешение, эндосмос: некоторые из приводимых им бинарных оппозиций относятся к самоценным аспектам реальности (длительность – пространство, память – материя); некоторые – к свойствам и способам формирования этих аспектов (непрерывность – дискретность, сжатие – ослабление); иные – к способам познания (инстинкт – интеллект) или его инструментам и результатам (два многообразия, количество – качество). То есть Делёз смешивает сами аспекты бытия, их свойства, методы и инструменты, необходимые нам для познания.

Кроме того, мы видим, что указанные оппозиции образуют те понятия, которые использовались и до Бергсона (пространство, время, материя, дух и прочие) и которым он придал новое значение: он действительно превратил их из жестких определений в тенденции, сохранив на словах дуализмы. Что же касается тех качественных понятий – образов, которые созданы самим Бергсоном (elan vital, la duree), то тут нет никаких бинарных оппозиций, ни на словах, ни на деле.

Это чрезвычайно важный пункт. Elan vital или la duree потому не имеют противоположностей, что репрезентируют максимально полно первичную интуицию реальности как таковой, то есть совершенно конкретный взгляд на мир, присущий Бергсону [522] . Elan vital или la duree, в качестве медиаторов интуиции реальности, естественно, более образы, чем понятия. А образы у Бергсона не имеют своей антагонистической противоположности: ведь образы не связаны с аналитическими операциями отрицания и сравнения.