Господи, сколько дворов, проулков и тупиков мы обошли в тот день, в каких только грязных подворотнях не побывали! С мальчишками, мамашами, прогуливавшими детишек, и бабками у подъездов обычно заговаривала я, а с автомобилистами, возившимися у своих машин, беседовал Марк. Мы заходили в гаражи, спускались в какие-то подвалы, но ни одной подозрительной белой иномарки так и не нашли. Мы обнаружили только потрепанную «тойоту-кароллу», но у нее была разбита правая фара — это явно было не то. У одного из подъездов стоял серебристый «мерседес», в нем сидели накачанные мальчики, но я точно помнила, что та машина не блестела. Наоборот, бока у нее были тусклые — вчера было очень мокро и грязно, но разницу между металликом и белым цветом я все-таки знаю. В старых домах бывшего богатейшего купеческого Замоскворечья теперь жили люди в основном бедные, они ездили чаще всего на «Москвичах» и старых «Жигулях», кое-где попадались и «Запорожцы», теперь тоже иномарки, но совсем не то, что мы искали. Ясно было, что владельца чуть не прикончившей меня машины надо было искать не здесь. Чужого же белого и роскошного автомобиля никто не видел. Впрочем, это было и неудивительно — погода накануне была просто мерзкая, и только крайняя необходимость могла выгнать людей на улицу.

В общем, детектив из меня вышел аховый. Мы так ничего и не нашли. Впрочем, судя по всему, Марк другого и не ожидал. У меня было такое чувство, что он забавляется игрой в сыщиков. Каждый раз, когда мы спускались в очередную дворницкую и разговаривали с небритыми, полупьяными мужиками, я ловила на себе его заинтересованный взгляд. В нем было что-то такое, что начинало меня смущать. Что это было? Восхищение? Желание?

Особенно забавный эпизод произошел с нами, когда нас послали к сторожу автостоянки в дом номер тринадцать по какому-то тупику, о котором я, уроженка этих улиц, ничего не слыхала. В типичном замоскворецком дворике было несколько строений — то ли сараев, то ли чудом уцелевших пристроек от разрушенных зданий, и все они числились под номером тринадцать. Какая-то чертовщина!

Когда мы наконец выбрались на улицу, где мужики в спецовках, по виду водопроводчики, резались в бильярд на роскошном, затянутом чистейшим зеленым сукном столе, уже смеркалось. Я вздохнула полной грудью после спертого, пропитанного табачным дымом воздуха в странной бильярдной. Марк смотрел на меня в упор, в глазах его мерцали подозрительные искорки:

— Тебе не кажется, Аньес, все это нереальным? Какая-то черная магия. Ты в этой накидке, этакая дама, среди небритой шушеры… Три дома номер тринадцать! Тут не обошлось без Воланда. А ты, как Маргарита, разыскивающая своего Мастера… Только современных Маргарит интересуют не возлюбленные, а иномарки, — добавил он с язвительной улыбочкой.

А я уже было растаяла, представила себя современной Маргаритой… Нет, с Марком невозможно расслабиться!

Не сговариваясь, мы повернули и пошли обратно к его машине. Говорить почему-то не хотелось, зато я очень хорошо ощущала жар его руки — он, казалось, прожигал мне рукав. Я почувствовала, что сердце у меня забилось быстрее, и тут же мысленно себя отругала.

Естественно, он повез меня домой, и, совершенно естественно, мне пришлось пригласить его к себе в квартиру. Марк здесь так ни разу и не был и с любопытством ее оглядел; он ничего не сказал, но видно было, что ему у меня понравилось. Действительно, почему-то в его присутствии моя маленькая квартирка показалась мне еще уютнее.

Я полезла в холодильник; обеда у меня, конечно, не было — не буду же я готовить для себя самой, — зато я вытащила колбасу и быстренько сделала салат с кальмарами: он наблюдал за мной с улыбкой и наконец сказал:

— Рад, ты не забыла, что я люблю.

Марк готов питаться салатами три раза в день. Впрочем, он вообще любит вкусно поесть, особенно когда еду ему подают, и желательно — на блюде с золотой каемочкой.

Он поставил на стол купленную по дороге бутылку шампанского, и мы уселись. Меня опять охватило чувство нереальности, как будто я вернулась на десять… нет, на двенадцать лет назад — в те дни, когда мы были влюблены друг в друга. Я и думать забыла о своих убийцах.

Марк рассказывал мне об Испании, о пляжах и теплом море, об испанских женщинах, которые далеко не все похожи на Кармен. Я почему-то не ревновала, но все-таки перевела разговор на более нейтральную тему. Некоторое время мы говорили о старинных замках испанских королей и картинных галереях, но светская беседа продолжалась недолго. Вдруг Марк взглянул на большие керамические часы в виде чертика, висящие у меня над плитой, и заявил, что уже восемь и ему обязательно надо посмотреть «Вести», ну просто необходимо. Судя по тому, как он при этом улыбался, ему действительно не терпелось перебраться из кухни в комнату — на кухне у меня телевизора нет, зато в комнате мой «Рубин» стоит так, что я обычно смотрю на экран, лежа на диване.

Невзирая на мое слабое сопротивление, Марк перенес наши бокалы в комнату и включил телевизор. Мы чинно уселись на диване, довольно далеко друг от друга. На журнальном столике валялся Кретьен де Труа. Марк взял книжку в руки, поморщился:

— Боже мой, опять ты читаешь этого кретина, — и зашвырнул академически изданный томик в дальний угол.

Я не возмутилась, только улыбнулась про себя. В этом весь Марк. Когда мы жили вместе, он терпеть не мог, если я читала в его присутствии, и особенно — в постели. Как же, я читаю и не обращаю внимания на него, драгоценного! И почему-то он особенно невзлюбил именно Кретьена де Труа, которого я тогда только что достала. Он обзывал несчастного трувера кретином, он вырывал книгу у меня из рук, один раз он ее даже запрятал. Наверное, он бы ее и выбросил, но этого я бы ему не простила. За время нашего брака я так и не дочитала последнюю поэму Кретьена, мне удалось это сделать только после развода.

«Вести» мы, разумеется, смотреть не стали. Когда на экране появилась милейшая Арина Шарапова, Марк заявил, что она, может быть, и красива, но недостаточно сексуальна, а политика ему осточертела, и стал щелкать переключателем. По кабельному шла какая-то порнушка, то, что видеопираты называют «эротикой». Обычно меня такие вещи не волнуют, но в тот момент я возмутилась — подумать только, детское время, куда только смотрят наши блюстители нравов! Переводчик тоже не стеснялся, и когда я поморщилась от особо крутого выражения, Марк рассмеялся: