– Пошел вон, козел вонючий!
– Сашенька весь дрожал, всем своим маленьким телом. Сердце истошно било в клетку ребер, как жалкий воробей, залетевший в застекленные людские хоромы, - с разлету и плашмя, не жалея себя.

– Врешь, это неправда, - прошептал он еще раз для самого себя.

– Может, думаешь, она теперь придет к тебе?
– Куличков захихикал, слюни полетели на рубашку, набрал было воздуху для новых разглагольствований, но тут его прервал башмак, метко запущенный Андрюшей. Голова взвыла, оскорбленная в лучших чувствах, неистово заматерилась, но побыстрее исчезла за дверь.

– Суки вы все! Я Михалычу скажу-у-у!
– раздавалось из дверного проема, затихая.

Сашенька лихорадочно передвигал по койке какие-то открытки, книжонки, ронял на пол и не замечал.

– Подыми, чего развалил-то!

Но он не слышал Васю. "Михалыч, Михалыч, главврач. Значит, он. Ханжа, сладкоречивый праведник. Приходит сюда, садится, высоченный, с постной физиономией в кругленьких очёчках, изображает внимание и христианскую любовь, во всё лезет, всем интересуется, расспрашивает, дарит крестики и иконки, иногда свои старые кепочки, цитирует тексты из Писания и, закончив душеспасительную миссию (чью душу спасает? Нашу, что ли? Уж скорее - свою), важно удаляется, как индюк, делая движения шеей вперед на каждом шагу, выпячивает щеки, коротенько, по моде, постриженный, в ботинках на толстенной резной платформе".

Мысли прервались стуком в коридоре. Чьи-то шаги. Сердце замерло и сильно, с болью, ударило, панически, будто выпрыгивало. Но нет, не то. Это всё Сонька там шурудит.

"Значит, Михалыч. Вот чего она стала какая-то не такая, нервозная, более таинственная, а в последний раз, кажется, была угнетенная. И не сказала, почему. И убегает быстрее. Вот чего... У него же работа заканчивается в 4, а у нее - в 7. Говорят, он теперь задерживается. Ага! Ждет конца ее смены и идет провожать. Понятно... Если бы у меня были ноги! Он же младше ее. Индюк! Что ему надо? Неужели она могла пойти на это? Нет! Никогда. Она вообще не здешняя, она... совсем не то... Не знаю, наверное, это какая-то вечная хрупкая душа из того, из мира теней, душа, которую Создатель перенес для чего-то на Землю. Может быть, чтобы она жила, а, значит, страдала, и разделяла страданья других. Она не отсюда. Она ему не пара".

– Сашунчик, что-то ты шепчешь? Даже меня не заметил?!

– Неужели ты пришла? А я думал, ты с Михалычем...

"Как это вырвалось? Не надо было этого говорить!" Но буря внутри тут же стихла.

– Как же я могла не придти? Ведь у тебя день рожденья!

Он болезненно заулыбался тусклой улыбкой.

– Ребятки, милые, привет! Давайте отпразднуем сегодня. Я кое-что принесла.

Она достала бутылку земляничного вина (такая крамола в этом заведении), колбасу, бисквиты, кулек конфет.

– Да зачем ты тратилась? Это же так дорого теперь. Лучше бы ребенку.

– Перестань, Сашуня, можем мы хоть когда-то гульнуть? Сейчас как напьемся! Может, надо было водки купить?

– О, тут, кажется, пьют? А я как раз для такого случая припас кое-что с пенсии.

Это в дверь просочился Витек, быстрый, востроносый, в боевой раскраске. На сей раз его волосы стали рыже-красноватого петушиного цвета и образовали панкский гребень, видно, для максимальной крутизны. Он всегда нюхом чуял любую подпольную пирушку. И теперь, гордо обведя всех глазами героя, торжествующе бахнул об стол бутылкой водки.

– Ну ты молодец, Витька, конечно. Только смотри, если кто-то узнает, нас тут всех разгонят.

– Ну что вы, Инга, что вы, что вы, - расшаркался он галантно.

– А мне можно?
– раздался тихий бабский голосок. Вслед за Витьком в дверь попытался влезть Леня, но это ему не сразу удалось. Леня был не просто толст, а толст фантастически. И как он ухитрялся передвигать свое шарообразное тело, да еще пересекать двор и работать в швейной мастерской, для Инги оставалось загадкой. А как на таком шаре могли держаться штаны - тем более.

Он медленно вплыл - тихий, вежливый, привыкший к насмешкам. Одутловатое лицо с грустными глазами. "Умные глаза, - отметила Инга.
– Он был бы смешон, если бы не этот взгляд умной, часто битой собаки".

– Ну конечно, заходи. Сейчас отпразднуем Сашкин день рождения.

Инга разливала по стаканам и чашкам вино, водку, кому что, разливала с какой-то лихостью. Ну и пусть ее в этом упрекнут. Но они же тоже люди. И у них должен быть когда-то праздник.

Витек, крепкий парень из реабилитации, помогал ей, разрезал колбасу, притащил откуда-то сало, всем отмерил по куску, разнес бисквиты. Редкое для сего заведения великолепие!

Инга подошла к Васе, улыбнулась, поставила на тумбочку угощение и нежно поднесла к его рту вино. Ей было немного не по себе. Она смущалась при виде еще большей беспомощности и уродства, чем у Сашки. Из-под одеяла торчала одна голова - огромная, со вздутым водянкой мозгом и усохшим конусом личика, но при этом голова умная и злая. Впрочем, сейчас глаза смотрели на нее устало, даже как-то обреченно. Смертная тень легла под веками. Но он силился улыбнуться. Глотнул, водка потекла по тоненькой шее, поморщился, поблагодарил, заедать почти не стал. Ел он вообще очень мало. Его крошечное, как у трехлетнего, тельце еле угадывалось под одеялом. Он даже не шевелил своими руками-палочками. Инга покормила его еще немного, поборов в себе все горькие, противоречивые чувства, все, кроме жалости и любви.