Том 3. Восхождения. Змеиные очи
вернуться

Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:

«В предутренних потьмах я видел злые сны…»

В предутренних потьмах я видел злые сны. Они меня до срока истомили. Тоска, томленье, страх в работу вплетены, В сиянье дня – седые космы пыли. Предутренние сны, безумной ночи сны, – На целый день меня вы отравили. Есть белый нежный цвет, – далёк он и высок, Святая тень, туманно-голубая. Но мой больной привет начертан на песок, И тусклый день, так медленно ступая, Метёт сухой песок, медлительно-жесток. О жизнь моя, безжалостно-скупая! Предутреннего сна больная тишина, Немая грусть в сияньи Змия. Святые ль наизусть твердишь ты имена, Ты, мудрая жена седого Вия, Предутреннего сна больная тишина, Но где ж твои соперницы нагие? Иль тусклой пеленой закроется закат, И кто за ним, то будет Тайной снова, И, мёртвой тишиной мучительно объят, Сойду к Иным без творческого Слова? Мучительный закат, безжалостный закат, Последний яд, усмешка Духа Злого.

«Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?..»

Воля к жизни, воля к счастью, где же ты? Иль навеки претворилась ты в мечты, И в мечтах неясных, в тихом полусне, Лишь о невозможном возвещаешь мне? Путь один лишь знаю, – долог он и крут, – Здесь цветы печали бледные цветут, Умирает без ответа чей-то крик. За туманом солнце скрыто, – тусклый лик. Утомленьем и могилой дышит путь, – Воля к смерти убеждает отдохнуть, И от жизни обещает уберечь. Холодна и однозвучна злая речь, Но с отрадой и с надеждой внемлю ей В тишине, в томленьи неподвижных дней.

«Я спал от печали…»

Я спал от печали Тягостным сном. Чайки кричали Над моим окном. Заря возопила: «Встречай со мной царя. Я небеса разбудила, Разбудила, горя». И ветер, пылая Вечной тоской, Звал меня, пролетая Над моею рекой. Но в тяжёлой печали Я безрадостно спал. О, весёлые дали, Я вас не видал!

«Не отражаясь в зеркалах…»

Не отражаясь в зеркалах, Я проходил по шумным залам. Мой враг, с угрюмостью в очах, Стоял за белым пьедесталом. Пред кем бы я ни предстоял С моей двусмысленной ужимкой, Никто меня не замечал Под серой шапкой-невидимкой. И только он мой каждый шаг Следил в неукротимом гневе, Мой вечный, мой жестокий враг, Склонившись к изваянной деве. Среди прелестных стройных ног, Раздвинув белоснежный камень, Торчал его лохматый рог, И взор пылал, как адский пламень.

«Шум и ропот жизни скудной…»

Шум и ропот жизни скудной Ненавистны мне. Сон мой трудный, непробудный, В мёртвой тишине, Ты взлелеян скучным шумом Гордых городов, Где моим заветным думам Нет надёжных слов. Этот грохот торопливый Так враждебен мне! Долог сон мой, сон ленивый В мёртвой тишине.

«Поклонюсь тебе я платой многою…»

Поклонюсь тебе я платой многою, – Я хочу забвенья да веселия, – Ты поди некошною дорогою, Ты нарви мне ересного зелия. Белый саван брошен над болотами, Мёртвый месяц поднят над дубравою, – Ты пройди заклятыми воротами, Ты приди ко мне с шальной пошавою. Страшен навий след, но в нём забвение, Горек омег твой, но в нём веселие, Мёртвых уст отрадно дуновение, – Принеси ж мне, ведьма, злое зелие.

«Грустен иду по дороге пустынной…»

Грустен иду по дороге пустынной Вслед за вечернею тенью, угрюмой и длинной. Сумрачный город остался за мною С чахлою жизнью его и с его суетою. Пусты просторы, томительно-жёстки. Никнут ветвями во сне непробудном берёзки. Грустны вокруг меня сжатые нивы. Чудится мне, что враждебно они молчаливы.

«Злой, золотой, беспощадно ликующий Змей…»

Злой, золотой, беспощадно ликующий Змей В красном притине шипит в паутине лучей. Вниз соскользнул и смеётся в шипящем уже. Беленьким зайчиком чёрт пробежал по меже. Злая крапива и сонные маки в цвету. Кто-то, мне близкий, чёрту замыкает в черту. Беленький, хитренький, прыгает чёрт за чертой Тихо смеётся и шепчет: «Попался! Постой!»