Том 3. Восхождения. Змеиные очи
вернуться

Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:

«Не надейся на силу чудесную…»

Не надейся на силу чудесную Призорочной черты, – Покорила я ширь поднебесную, Одолеешь ли ты? Я широко раскрою объятия, Я весь мир обниму, – Заговоры твои и заклятия Ни на что, ни к чему. Укажу я зловещему ворону Над тобою полет. Новый месяц по левую сторону, Ты увидишь, – взойдёт. На пути твоём вихри полдневные Закручу, заверчу,– Лихорадки и недуги гневные На тебя нашепчу. Всё покрою заразою смрадною, Что приветишь, любя, И тоской гробовой, беспощадною Иссушу я тебя. И ко мне ты покорно преклонишься, Призывая меня, И в объятьях моих ты схоронишься От постылого дня.

Тихая колыбельная

Много бегал мальчик мой. Ножки голые в пыли. Ножки милые помой. Моя ножки, задремли. Я спою тебе, спою: «Баю-баюшки-баю». Тихо стукнул в двери сон. Я шепнула: «Сон, войди». Волоса его, как лён, Ручки дремлют на груди, – И тихонько я пою: «Баю-баюшки-баю». «Сон, ты где был?» – «За горой». – «Что ты видел?» – «Лунный свет». – «С кем ты был?» – «С моей сестрой». – «А сестра пришла к нам?» – «Нет». Я тихонечко пою. «Баю-баюшки-баю». Дремлет бледная луна. Тихо в поле и в саду. Кто-то ходит у окна, Кто-то шепчет: «Я приду». Я тихохонько пою: «Баю-баюшки-баю». Кто-то шепчет у окна, Точно ветки шелестят: «Тяжело мне. Я больна. Помоги мне, милый брат». Тихо-тихо я пою: «Баю-баюшки-баю». «Я косила целый день. Я устала. Я больна». За окном шатнулась тень. Притаилась у окна. Я пою, пою, пою: «Баю-баюшки-баю».

«Я осмеянный шел из собрания злобных людей…»

Я осмеянный шел из собрания злобных людей, В утомлённом уме их бесстыдные речи храня. Было тихо везде, и в домах я не видел огней, А морозная ночь и луна утешали меня. Подымались дома серебристою сказкой кругом, Безмятежно сады мне шептали о чём-то святом, И, с приветом ко мне обнажённые ветви склоня, Навевая мечты, утешали тихонько меня. Улыбаясь мечтам и усталые взоры клоня, Я по упицам шёл, очарованный полной луной, И морозная даль, серебристой своей тишиной Утишая тоску, отзывала от жизни меня. Под ногами скрипел весь обвеянный чарами снег, Был стремителен бег легких туч на далёкий ночлег, И, в пустынях небес тишину ледяную храня, Облака и луна отгоняли тоску от меня.

«Мельканье изломанной тени…»

Мельканье изломанной тени, Испуганный смертию взор. Всё ниже и ниже ступени, Всё тише рыдающий хор. Нисходят крутые ступени, Испуган разлукою взор. Дрожат исхудалые руки, Касаясь холодной стены. Протяжным стенаньем разлуки Испуганы тёмные сны. Протяжные стоны разлуки Дрожат у холодной стены. Под чёрной и длинной вуалью Две урны полны через край… О песня, надгробной печалью Былую любовь обвевай! Отравлено сердце печалью, Две урны полны через край.

«Уйди, преступный воин!..»

«Уйди, преступный воин! Ты больше недостоин В сраженьях с нами быть, Копьё ломать в турнире, И на весёлом пире Из общей чаши пить». Идёт он, восклицая: «За что напасть такая? Я ложно осуждён!» И слышит рёв проклятий Его былых собратий, И смех пажей да жён. Как рыцарь осуждённый, Надменных прав лишённый, Без шлема и без лат, От буйного турнира, – От радостного мира Иду, тоской объят, И сам себе пеняю, Хотя вины не знаю, Не знаю за собой, – Зачем в турнир весёлый, Надев доспех тяжёлый, Пошёл я за толпой.

Возвращение

Медлительные взоры к закату обращая, Следя за облаками и за полётом птиц, Сидела при дороге красавица лесная, – И зыблилась тихонько, мечту и тень роняя На смуглые ланиты, густая сень ресниц. Она припоминала в печальный час вечерний Таинственные дали, – родимые края, Где облако понятней, где роща суеверней, – Куда, былая фея, любовию дочерней Влеклась она, страдая и грусть свою тая. Был день: презревши чары и прелести ночные, С жезлом своим волшебным рассталася она, Венок благоуханный сняла с чела впервые, И, как простая дева, в обители простые Вошла, и человеку женою отдана. На дальнем горизонте синеющей чертою Виднелся лес дремучий, – то лес её родной… Туда она глядела вечернею зарёю, – Оттуда к ней домчался с призывною тоскою Лазурный тихий голос: «Вернись, дитя, домой». И в голосе далёком ей слышалось прощенье, Она улыбкой тихой ответила на зов, С людьми не попрощалась, оставила селенье И быстро тенью лёгкой исчезла в отдаленье… Влекла её в отчизну дочерняя любовь.

«Насытив очи наготою…»

Насытив очи наготою Эфирных и бесстрастных тел, Земною страстной красотою Я воплотиться захотел. Тогда мне дали имя Фрины, И в обаяньи нежных сил Я восхитил мои Афины И тело в волны погрузил. Невинность гимны мне слагала, Порок стыдился наготы, И напоил он ядом жало В пыли ползущей клеветы. Мне казнь жестокая грозила, Меня злословила молва, Но злость в победу превратила Живая сила божества. Когда отравленное слово В меня метал мой грозный враг, Узрел внезапно без покрова Мою красу ареопаг. Затмилось злобное гоненье, Хула свиваясь умерла, И было – старцев поклоненье, Восторг бесстрастный и хвала.

«Детский лепет мне несносен…»

Детский лепет мне несносен, Мне противен стук машин. Я хочу под тенью сосен Быть один, всегда один, – Чтоб пустынно восходило И катилось надо мной Безответное светило, Змей безумно-золотой, – Чтоб свободный и пустынный Веял ветер всех сторон, Погружая душу в длинный, Безразгадно-вещий сон. Чтоб никто не молвил слова Ни со мной, ни обо мне, Злым вторжением былого В беспредельной тишине, – И когда настанет время Беспробудно опочить И томительное бремя С утомленных плеч сложить, – Чтоб никто моей пустыней С тихим пеньем не ходил, Чтоб не плавал ладан синий Вкруг колеблемых кадил.