— Господин барон!..

— Я хочу сказать, я не знал, что вы вернетесь так скоро.

Клара выпрямилась и потянулась. Ее охватило удивительно приятное и радостное чувство. Ее отец, Эди, спасает жизнь человека! Как хорошо, что он такой могущественный. Ей захотелось войти к нему, обнять… В конце концов, почему бы и не войти?.. Инстинктивно она бросает взгляд в зеркало, поправляет прическу и легонько стучится в дверь. Потом, не ожидая ответа, входит и, глядя на коменданта города, притворяется удивленной:

— Я помешала тебе, папа?

У нее такое невинное выражение лица, что на нее нельзя сердиться.

Комендант города щелкает каблуками, а Вольман делает шаг ей навстречу:

— Нет, Клара, ты мне не помешала… впрочем, мы уже кончили… — Он оборачивается к офицеру: — Я просил бы вас только сделать это осторожно, чтобы никто из заключенных не узнал. Иначе его жизнь снова окажется в опасности. Вы понимаете?..

— Понимаю, понимаю, — ответил комендант города. При девушке, да еще такой красивой, разве можно чего-то не понять? Он показал на телефон: — Разрешите?

— Пожалуйста, пожалуйста. — Вольман придвинул к нему телефон. — Сделайте одолжение.

Офицер набирает номер. Ожидая, пока на другом конце провода подчиненный, которого он вызвал, подойдет к телефону, полковник фон Хюбс потирает ладонью лысину. Клара едва сдерживает смех. Прядь волос падает со лба коменданта на правое ухо. Он становится похож на провинциального бакалейщика с карандашом за ухом.

— Алло, Вернер… Да… Семнадцатую камеру не расстреливать… Да, да, я знаю, о ком идет речь… Знаю… Не расстреливать. — Он бросает взгляд на Клару, и ему кажется, что она любуется им. Он покашливает в ладонь, потом отчетливо добавляет в трубку: — Под мою ответственность…

8

Перед каждой дверью караульный поднимает фонарь, освещая номер камеры. У камеры № 17 он останавливается, вынимает из кармана мел и чертит на стене крест. Наблюдавший в глазок Албу прижался к двери. Выждав, пока часовой удалится, он поворачивается к Хорвату:

— С тех пор как вас перевели сюда, я боюсь. Солдат поставил на стене какой-то крест. Что бы это могло значить?..

Хорват не отвечает ему. Забравшись на деревянную скамейку, он смотрит в окошко.

— Здесь чудесно. Вы даже не представляете, какой прекрасный вид открывается перед вами. Видно ветку каштана, а вдали верхушки ив на берегу Муреша. Когда я увижу коменданта, я попрошу его продержать меня здесь всю жизнь.

— Что означает этот крест? — повторяет свой вопрос Албу.

— Вероятно, нас пригласят на гарнизонный бал-маскарад, — с горечью говорит Василикэ Балш.

Хорват продолжает свои наблюдения.

— Если бы каштан был посажен хоть на полметра ближе, он был бы виден весь. — Хорват так занят каштаном, что ничего не замечает и не слышит.

Заметив досаду на лицах Албу, Балша и Бэрбуца, Герасим улыбается. «Какой чудесный человек Хорват! Ни на минуту не дает им уйти в свои мысли. Болтает о всяких пустяках и все время отвлекает внимание». Как жаль, что он не понял его раньше, еще в той камере! Впрочем, здесь, среди товарищей, Герасим лучше изучил его. Хорват действительно говорил о пустяках, однако всегда был настороже, натянут, как струна. Он вздрагивал при каждом подозрительном шуме. Герасим был убежден, что он страдает больше всех остальных вместе взятых, но умеет сохранять спокойствие. Вот и сегодня к вечеру, когда они исчерпали все темы, в камере воцарилась тишина, атмосфера стала напряженной. Тогда Хорват предложил играть в пуговицы. Все оторвали лишние пуговицы от своих пиджаков и начали играть, как когда-то в детстве. Во время игры Герасим сделал забавное открытие: он понял относительную ценность пуговиц. На воле, в обыденной жизни пуговица имеет только то назначение, которое нужно портному: например, соединяет две полы пиджака. Здесь, в камере, пуговица — это нечто значительно большее. Не будь пуговиц, они все время думали бы о предстоящем расстреле.

Даже Балш, вначале такой разговорчивый, замкнулся в себе. Он боится смерти. Его бросает в дрожь от малейшего шороха. Он проклинает всех своих предков за то, что ему взбрело в голову спать на чердаке в соборе. Когда их перевели сюда, Балш потребовал у Хорвата ответа:

— Что будет, если меня расстреляют?

— Я тебя похороню…

— А я им все расскажу. Скажу, что за всю свою жизнь ни разу не брал в руки оружия. Я честный вор, а не убийца.

— Ты герой, дорогой Василикэ Балш.

— Я не хочу быть героем. Я хочу жить.

— Для чего, дорогой Василикэ Балш? Чтобы воровать? Наша встреча принесла тебе несчастье.

Теперь Василикэ уже не философствует. Он понял, что это бесполезно. Великое дело примириться с самим собой. Еще днем он был в отчаянии, ему вдруг захотелось рассказать всю свою жизнь. Когда Герасиму надоела болтовня Балша и он решил его перебить, Хорват сделал ему знак не мешать. Балш бросил полный благодарности взгляд в сторону Хорвата и не заставил себя просить. Он продолжал: