– Кажется, я сгрыз одно-другое. Надеюсь, вам не жалко? – Слово «другое» призвано было сгладить расхождение с истиной.

– Одно-другое?! Три четверти коробки. Я, видишь ли, точно знаю, потому что заглядывала туда сразу после завтрака – не надо ли пополнить запас. Там было с горкой, а вот теперь мне тоже захотелось сладкого и – бац! Нет ни одного. Выходит, это ты мне печенья пожалел, обделил! – Тетка выразительно хлопнула по коробке и, развернувшись, зашагала на кухню – велеть кухарке наполнить ее вновь (это не могло не радовать). – На будущее распоряжусь выставлять на стол совсем понемножку. Калорийное печенье очень вредно, Эдвард, если лопать его килограммами. Неудивительно, что ты весь покрыт угрями.

О боже! Даже если не обращать внимания на гнусное, несправедливое замечание (оно оставалось бы гнусным и несправедливым даже в том случае, если бы я действительно съел все печенье, а не только «одно-другое»!), возникла крайне досадная помеха. Как же мне теперь бесперебойно получать продукты для обучения Так-Така? А ведь его крохотная своенравная душа жаждет только «бринмаурских хрустиков», замены им нет. На что еще можно положиться в деле заманивания его к противоположной обочине дороги, тем более если наперерез ему будет ехать машина?! Нет, так или иначе, печенье надо достать. В погоне за ним меня ничто не остановит. Придется таскать понемногу каждый день и все приберегать только для Так-Така, как бы ни была тягостна мысль о собственном полном отказе от него. У моего пекинеса очень «правильный» вкус – печенье действительно великолепное. Но постойте! Есть способ получше, причем он позволит избежать пищевого самоотречения! Можно убедить горничную Мэри время от времени доставлять мне «хрустики» прямо из кладовой. Немного комплиментов, немного подкупа – и она согласится на все, о чем я ее ни попрошу. Конечно, она нудная особа, спектакль перед ней разыгрывать придется без всякого азарта, но искусство, как известно, требует жертв. А я вообще намереваюсь превратить свое поведение, весь свой образ действий – до тех пор, пока дело не будет сделано, – в художественный шедевр.

Именно на такую высоту его надлежит поднять. А я, как назло, сегодня совершил промах. Уже в течение какого-то времени мне удавалось от случая к случаю позаниматься с Так-Таком. Пес удивительно, чрезвычайно умен, и мы уже дошли до того уровня, когда он спокойно сидит, сколько я велю, хоть его каштановое тельце и дрожит от возбуждения, хоть его черный-пречерный язычок и облизывает пасть в предвкушении желанного лакомства. Не издавая ни звука, пекинес стойко дожидается момента, когда натяжение поводка ослабнет на ошейнике, и тогда – вперед! Вот какой молодец!

И вот таким образом я приучал его все дольше и дольше сдерживать себя – ведь, вполне вероятно, потом придется ждать определенное время, пока тетя не отправится осуществлять мой план. Причем в этот знаменательный день мне разумнее будет покинуть дом заранее, задолго до нее – ведь мы помним, что на меня не должно лечь и тени подозрения! Вот потому Так-Так и учится железному самообладанию. Только однажды ему случилось нарушить дисциплину – когда Этель, видимо охотившийся где-то в окрестностях, проник в зону наших действий и стащил приманку. Я его поначалу не заметил, зато Так-Так отлично все видел. Бедный пекинес закатил душераздирающую сцену, и, положа руку на сердце, его нельзя в этом винить. В безумной, отчаянной решимости предотвратить кражу своей законной собственности, да еще существом, не способным оценить ее тонкой прелести, песик чуть не укусил меня.

К тому же я сегодня, как на грех, проявил досадную небрежность, заставив Так-Така томиться без команды слишком долго – настолько долго, что сам упустил нить репетиции и мысленно отвлекся. Даже, очевидно, задремал на траве. И вдруг услышал чьи-то шаги, причем шаги эти застали меня совершенно врасплох, и от неожиданности я отпустил поводок с Так-Таком на другом конце. В ту же секунду маленький храбрец вылетел на дорогу – прямо под тяжелые башмаки фермера Уильямса!

– Ах вот оно что, – донеслось до меня его бормотание. – Значит, здесь мистер Эдвард. Надо же, никогда бы не подумал, что ему нравится так проводить утро.

Тут я на слух определил, что он повернулся спиной к живой изгороди и стал заигрывать с собакой:

– Ах ты, малявка, ах ты, дьяволеныш, ты что ж это мне под ноги бросаешься? В другой раз могу тебя зашибить, а я не хочу тебя зашибать – хоть ты мне и не нравишься, а, ей-богу, не хочу!

При этих словах фермер, наверное, присел на корточки, чтобы почесать Так-Така за ухом, а тот, естественно, решил, что он собирается вырвать кусок его, Так-Таковой, законной добычи прямо у него из пасти. Во всяком случае, продолжил Уильямс так:

– А это еще что такое? Печенье, что ли? Как это тебе удается находить выпечку в траве? Раз твой хозяин крепко спит, не может же он одновременно бросать тебе лакомства. Значит, он тебе его кинул только что, прямо перед тем, как я вылез из Лощины на дорогу, а потом тут же уснул за одну минуту – да меньше, чем за минуту! Ну и дела. – Уильямс помолчал. – Ну, ладно, ладно, не возьму я твое печенье, а с твоим хозяином мы позабудем все, что наговорено о коровах и заборах, так что просто желаю тебе доброго здоровья, приятель. Если когда-нибудь решишь заглянуть ко мне, бурая козявка, получишь от меня такой же привет, как любой честный гость в моем доме: «Входи, мол, песик, чувствуй себя как дома, пей-ешь сколько влезет!»

Как я догадался, причем к собственному удовольствию, Так-Так, видимо, пренебрег его жалкими попытками душевного сближения – точнее, он попытался выбить из фермера реализацию предложения насчет «сколько влезет» прямо здесь и сейчас. Я со своей стороны продолжал притворяться спящим. Забавно, что Уильямс думает, будто мне и впрямь неприятно встречаться с ним только из-за постыдных глупостей моей тети, унизивших исключительно ее самое, – причем в его, Уильямса, присутствии. Разумеется, мне и в голову не придет прощать ему участие в том инциденте, но неужели этот мужлан полагает, что я хоть как-то изменю свой обычный стиль общения с ним только из-за его плебейской алчности? Право, не стоит беспокоиться – неплохо бы ему это усвоить. Да, жаль, что мое поведение при этой случайной встрече создает у него столь превратное впечатление о мотивах этого поведения. Но все же лучше так, чем если бы фермер догадался о том, что мы с собакой в действительности здесь делали. Увы, я достаточно хорошо успел изучить этих валлийцев. Их любопытство ненасытно. Уильямс тут же обрушил бы на меня один за другим град вопросов: зачем это я кормлю Так-Така печеньем, зачем натаскиваю его на странные трюки, причем на проезжей дороге, и так далее и тому подобное. Вывод, к которому он пришел относительно причин моего внезапного сна, не слишком соответствовал моим пожеланиям, но, по крайней мере, благодаря такому выводу деревенщина сам удовлетворительно объяснил себе увиденное. А раз объяснил, значит, не станет строить дальнейших догадок, пускать в ход воображение и вообще не слишком долго задержится мыслями на этом эпизоде. А после следующего эпизода ему не придет в голову болтать, сопоставлять и строить никому не нужные досужие и беспредметные домыслы. Что же касается его сегодняшней неприкрытой в своей убогости попытки примирения со мной – да плевать мне на нее.