Однако, возвращаясь домой к обеду в тени раскидистых дубов, я еще раз обдумал произошедшее. Все-таки надо соблюдать осторожность. Надо, чтобы ни тетя, ни кто-либо другой больше ни в коем случае не застукал меня на том участке дороги. А в общем и целом, самое лучшее – поскорее привести план в исполнение. Так-Так уже достаточно освоил свою роль, и вряд ли мне удастся долго подлизываться к Мэри, скрывая свое явное отвращение. Кроме того, постоянное напряжение уже начало отражаться на моем здоровье. Я стал плохо спать.

Да и мой внешний вид, судя по всему, претерпел изменения из-за стресса – тетя отметила это обстоятельство за ланчем. Она даже, казалось, встревожилась за меня, но не могу не заметить: сочувствие не утешает сердце страждущего, если оно выражается главным образом в описаниях одутловатой бледности лица страждущего.

Все послеполуденное время, пока тетя собирала смородину, я провел, ремонтируя «Ла-Жуаёз», – по официальной версии. Старуха с таким навязчивым постоянством спрашивает, чем именно я занят в каждый данный момент, что необходимо всегда иметь под рукой железобетонное объяснение. Будем справедливы: она не то чтобы особо подозрительна или любопытна и, уж конечно, не испытывает подлинного интереса к тому, что я делаю. Просто так и никак иначе она представляет себе «непринужденное домашнее общение». Таким образом, я находился в положении, при котором следовало быть готовым к легкой светской болтовне о карбюраторе «Ла-Жуаёз», – преимущество заключалось в том, что такой разговор ей неизбежно скоро наскучит. На самом же деле я, естественно, гораздо больше занимался «Моррисом», чем своей машиной.

С рулевой колонкой особенно возиться не придется. Она и сама по себе уже не в лучшем состоянии. Собственно, если я не потороплюсь, тетка, чего доброго, сама заметит трещинки и велит «что-нибудь с ними сделать», – получится довольно неловко. А вот с тормозами загвоздка.

До сих пор меня не покидала уверенность, что решительно все автомобили снабжены гидравлической системой, какую я вам недавно описывал. На некоторых моделях, впрочем, торможение осуществляется с помощью металлического стержня, который играет роль рычага, блокирующего колеса. Но оказалось, что тетин «Моррис» настолько допотопный (наверняка он стоял в гараже еще на Ноевом ковчеге), что его тормоза управляются тросом из плетеного стального волокна!

Тут могло помочь только одно. Придется надрезать восемь из десяти волокон и положиться на силу удара по педали – он должен будет порвать оставшиеся два. Это не так надежно, как вывести из строя основной гидравлический цилиндр, да к тому же резать надо будет с превеликой осторожностью. Необходимо получить внешний эффект не прямого среза, а потертости – ведь впоследствии возможен следственный осмотр. Впрочем, если повезет, он окажется невозможным – машину сомнет в лепешку, и осматривать будет нечего. Кроме того, работу следует осуществлять в несколько этапов, потому что потертость в каждом волокне не должна выглядеть свежей, а в двух соседних – одновременной. В общем, сегодня днем я и приступил к делу – со всеми свойственными мне осторожностью, осмотрительностью и артистизмом. Да что там! Многое наверняка спишется на безучастное ко всему и вся качество покрытия квумских сельских дорог…

Ближайшее время придется провести за письменным столом. Это поможет сохранить хладнокровие и ясный рассудок, ибо я сделал решительную ставку на сегодняшний день. Пока опишу вам события минувшего утра, а то, если молчать, воображение унесет меня бог знает куда.

У завтрака есть все основания считаться приятной трапезой. Но в Бринмауре он никогда таковой не бывает. Во-первых, абсолютно рабская привязка к строгому часу посадки за стол – это ошибка. Нельзя заставлять человека вставать с постели раньше, чем окончится необходимое ему время здорового сна. Не следует также торопить его с одеванием и приемом водных процедур, однако у нас они постоянно прерываются ревом тети: «Эдвард! Эээд-ваард! (Как же хорошо мне знакомо это утрированное растягивание гласных в моем имени! Оно всегда сулит неприятности.) Ты уже встал?»

Единственно правильным ответом было бы: «Нет! Сегодня я решил остаться в постели!» – но, увы, мне отчего-то никогда не достает смелости ответить таким образом. Вернее, однажды я это сделал, и тетка тут же, применив пытку издевательствами с перекрестным допросом, вынудила меня признать, что я заболел. После чего вместо сочувствия, заботы, лекарственного чая с тостом и покоя мне досталась значительная доза касторового масла безо всякого завтрака.

В общем, на этот раз я ответил, как обычно:

– Да, тетя. Уже иду. У меня тут… м-м… куда-то подевалась заколка от воротничка.

И зачем мне вечно придумывать оправдания? Тетка все равно им не верит.

– Ладно, хорошо. Поторопись. Завтрак стынет.

– Так нельзя ли оставить его на огне?

Старуха проигнорировала столь очевидный вариант. Понятно: она же нарочно позволяет завтраку стынуть. На прошлое Рождество я подарил ей специальный прибор для поддержания температуры пищи, но никто и не думает им пользоваться.

– А я уж думала, что ты не услышал гонга!

Эта реплика, должен заметить, относится к неизменным элементам тетиного репертуара. Ей превосходно известно, что не услышать звука устрашающего инструмента, коему не место ни в одном приличном домашнем хозяйстве, невозможно. По специальному распоряжению хозяйки дома Мэри колотит в него, пока медь не треснет (надеюсь, однажды это все же случится). И еще: так же хорошо тетя знает, что сам идиотизм предположения, будто после гонга остается нужда звать меня «голосом», оказывает на мою нервную систему необычайно раздражающий эффект.