С раскрасневшейся физиономией и тяжело дыша, я ворвался в коридор, споткнулся о чьи-то кроссовки, упал и тут же неловко поднялся, чуть не поскользнувшись и не встретившись с полом во второй раз.

Леха, Наталья и очухавшийся полусидящий Томаш с молчаливым удивлением взирали на мои трепыхания.

— Леха, надо валить отсюда, — выпалил я.

— Куда? Что с мордой-то у тебя?

— К нашим, в Германию, куда ж еще, — я проигнорировал вторую часть вопроса — нет, правда, сам что ли не видит?

— О чем это вы? — подал голос Томаш.

Я перевел на него взгляд. Вид Томаша вызывал жалость — фингал от Лехи, седина от зомби, а тут еще и тонкая красная дорожка на виске, оставленная пулей. Собственно, от этого Томаш-то и потерял сознание. Видимо, испугался, потому что по счастливой случайности пуля лишь содрала кожу, не задев тонкой и уязвимой кости. А Наталья сразу подняла вой, думала, что ее бравый защитник пал смертью храбрых. Сидит сейчас с ваткой, потупив взор и промакивая едва не выплаканные очи.

— Хотим ехать отсюда. Прямо сейчас. Почему-то мне кажется, что землетрясение связано с нашими странными друзьями, которые…

— Ну-ка, слышите?! — перебил Леха.

Я обиженно заткнулся, но сразу понял, о чем он говорит, и от возмущения не осталось и следа — странный низкий и вибрирующий звук пробивался даже сквозь режущее слух уличное многоголосье. Не сговариваясь и даже не переглядываясь, мы все бросились к окну, рискуя пораниться рассыпанными по полу осколками. Большинство выпало на улицу, но некоторые по закону подлости ввалились внутрь.

Квартира располагалась на третьем этаже, и отсюда можно было увидеть пристань. Конечно, это не открытое море, а так, искусственный залив, но, похоже, сейчас это не играло никакой роли. Волна виднелась даже отсюда — она была огромна. Не буду ничего утверждать наверняка, ибо у страха глаза велики, но тогда она показалась мне чудовищно высокой, восьми- или даже десятиметровой. Словом, ростом с нашу хрущевку или больше.

— Это не зомби, — с уверенной злобой процедил Леха. — Похоже, кто-то послал подарок с воздуха. Что там у нас на берегу, более или менее близко? Балтийск?

— Он самый, — прошептал я.

— Томек, что происходит? — опять захныкала Наталья.

Я перевел полякам Лехины домыслы, те удивились.

— Но кому это нужно?

— А ты как думаешь? — тихо ответил я, не отрываясь от созерцания и не веря своим глазам.

Балтийское цунами ворвалось на берег и мутными волнами разлилось по расположенным вдоль моря улицам. До нас, разумеется, не дошло — от дома до залива почти два километра по прямой. Даже до улицы Морской, где на нас напали, не добралось — спасибо железной дороге, находящейся на несколько метров ниже уровня дороги автомобильной и заодно нашего дома, в этаком широком желобе, где размещалось около десятка путей. Желоб мигом превратился в мутное озеро, последней инерцией слегка вышедшее из берегов.

На фоне сводящего с ума звука сигнализаций и выстрелов — да сколько же у вас патронов?! — взбесившееся море стало последней каплей. Посидели, блин, дома.

— Уезжаем, — коротко бросил я Лехе, а потом повторил для поляков.

— Мои родители…

— Прости, Томаш, мне очень жаль, но хоронить, боюсь, решительно некогда — сам видишь, что там за окном. Ты себя вообще нормально чувствуешь?

— Нормально, — кивнул он уверенно. — Головой ударился, но теперь уже ничего не болит.

Несмотря на нашу взаимную неприязнь, я был вынужден признать, что парня судьба за последнюю неделю помотала покрепче, чем большинство из нас за всю жизнь. Гжегож ведь говорил, что Томашу пришлось несладко — сначала он видел, как началось все это безумие в сотне метров от его дома, потом заразились друзья, а теперь вот и родители погибли, да еще так нелепо, ни за что. С какой целью по нам стреляли? Понятия не имею, но уже тогда чутье подсказывало, что это далеко не последняя стычка.

Томаш сначала произвел не очень хорошее впечатление. Он выглядел инфантильным идиотом с промытыми мозгами, готовым прыгнуть в кусты при виде настоящей опасности. Бесхарактерным, то бишь, но при этом гадким и полным ненависти, при возможности щедро ее выплескивающим. Хотя, возможно, так оно и есть, просто вся эта ситуация изменила его, сделала крепче. Голос Томаша был тверд, глаза спокойны — нет, это не шок и не отчаяние. Это что-то другое, смирение, что ли. И желание идти дальше. Это вызывало уважение.

— Так, Димыч, охолони, — Леха положил мне руку на плечо и заговорил дурацким успокаивающим тоном. — Ты сейчас весь взвинченный, стояче-вздрюченный какой-то, я ж вижу. Все понимаю, все прощаю, но мы никуда сейчас не поедем, понял?

— Это почему? Ты ослеп и оглох, что ли?

— Да успокойся ты, — Леха вдруг нахмурился. — Блин, кто тебе фасад так хорошо попортил? Шнобель как хобот у мамонта…

— Отвали уже с этим. Почему ты не хочешь ехать?

— Потому что ночью на шоссе опасно. Сегодня, похоже, первый день, когда люди сообразили, что можно выйти из дома и не попасть под раздачу зомби. Сейчас все будут делить то, что осталось, так не будем лезть между молотом и наковальней. Завтра вооруженных психопатов будет куда меньше, ибо многие просто не доживут, понимаешь? На рассвете…