Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.

– Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.

Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!

– Ларка одевает. А что? Правда, ничего?

– Шик-модерн!

В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:

– Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда, жена так его кормит.

– Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.

– А я знаю. Хочешь.

– Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?

– Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.

Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим пальцем листанул как карточную колоду.

– Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В ногах правды нет.

Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.

– А где она есть?
– спросил Александр и, вспомнив, рассказал, посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?" В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу оживились, заговорили...

– Ты к чему это рассказал?
– поинтересовался Иван Павлович.

– К слову пришлось. Забавно.

– Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся. Начальства, соседа, что люди скажут.

– А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?

– Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.

– Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.

– Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.

– Не вижу разницы.

– Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.

– А если не пойдут этим путем без палки?

– Значит, я прожил неправильную жизнь.

– Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.

– Да. Порядок народовластия, порядок демократии.

– Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними - глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.

– Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда надо.

– Я, что ли овчарка?
– с обидой спросил Александр.

– Не стань ею, Александр.
– Иван Павлович не выдержал, поднялся, с трудом прошелся по комнате.
– Умер тот, кого я боялся. Единственного боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех. Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях, интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.

Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал стихи:

– Оно пришло, не ожидая зова,

Оно пришло и не сдержать его.

Позвольте мне сказать вам слово,

Простое слово сердца моего.

– Это еще что?
– откашлявшись, спросил Иван Павлович.

– Стихи, - объяснил Алик.
– В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так: "Спасибо вам за то, что вы живете на земле". А называлось "Простое слово". А ты сегодня нам свое простое слово сказал.

– Э-э-э, да что там!
– махнул рукой Иван Павлович.
– Мало ли за двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, лучший друг советских физкультурников. И я эти слова говорил.

Он отошел к окну и оттянул штору. За окном окружная железная дорога: светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице, железными буферами перегоняемые с места на место вагоны - формировался состав. А над всем царил искаженный динамиками нетерпимый бабий голос диспетчера.