Улыбнись. Такая жалость!

Мне ли доктора менять?!

Неуютное чувство тоски сжало сердце - стихи показались мне без защитными, несмотря на иронию, за которой Лиза пыталсь утаить свою боль. Ее милая болтовня ни к чему не обязывала, и, значит, мир еще не перевернулся, но от этого не хотелось смеяться. Мне вдруг тоже стало жаль доктора - я начал понимать его состояние.

Я прикурил погасшую сигарету и огляделся по сторонам. Город суетился рядом - обычный и праздный. Курортники ходили толпами, ели мороженое, мирно сидели на лавочках, почти все в кожаных куртках и адидассовских спортивных костюмах, независимо от пола и возраста. Час ужина в санаториях уже прошел, и все скамейки были заняты. Ко мне подсели две дамы и начали беэбожно болтать. Я испытал легкое раздражение, не выдержал, встал и пошел к доктору.

Увидев меня снова в дверях, он не поднялся мне навстречу, как в первый раз, а только сказал, рукой показывая на кресло:

– Проходи!

– Я прочитал эпиграмму,- сказал я неуверенно, усаживаясь на стул возле его стола.
– Скажи, с Лизой ничего не случилось?

– Н-нет. С ней все в порядке! Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Мне показалось. Расскажи.

– Потом. Может, хочешь выпить? Коньяк? Пиво?

– Да. Пиво.

Доктор достал из холодильника две бутылки "Хольстен" и пакетик соленых фисташек.

– У меня есть Саша Черный... Это так серьезно?
– спросил я доктора, не представляя себе свою роль и не понимая его нервозности.

Я его не торопил, но смотрел на него другими глазами - никогда не верил, что он может переживать из-за женщины. Здесь явно что-то другое, какая-то невообразимая трагедия - я был почти уверен в этом.

– Да, нет. Возможно, что дурью маюсь!- Наконец ответил он и сощурил глаза оттого, что неудачно выпустил дым сигареты.

– Давно?

– Да, давно...И сейчас весь отпуск перевел... сам себе не рад. Никуда не поехал, ничего не делал. Ходил по городу - ни дома,ни на

работе!
– Доктор говорил, словно озвучивал чужой фильм, а его мысли не вязались с произносимым вслух текстом.

– Завидую.

– Да? Не знаю только: чему?!
– он сложил бумаги на столе в стопку и запер сейф.

– Может, пойдем ко мне? Посидим,- предложил я.
– Я один, жена уехала с детьми на море... бархатный сезон.

– Согласен, - отвечал доктор.

Он снова открыл сейф, вытащил две бутылки коньяка, передал мне, и я засунул их в дипломат. Мы спустились в лифте со второго этажа на первый, а внизу, не сговариваясь, направились через дорогу к коммерческому киоску в соседнем здании.

– Водку? - спросил я доктора.

– Лучше водку, чтобы вполне хватило до утра!

– Да. Водку, конечно, - сказал я киоскеру, и, загрузив второй дипломат потребным количеством бутылок избранного напитка, мы, не спеша, двинулись к автобусной остановке.

Мрачноватое настроение друга меня нисколько не удручало - возможно, что ему нравилось страдать неизвестно из-за чего, раз с Лизой ничего не случилось! Меня самого заметно взбудоражило это письмо, и хотя я не любил поэта Сашу Черного, сейчас невольно вспоминал его стихи, и сам в эту минуту, как назло, любил весь мир: "Всем друзьям и всем знакомым, птичкам, мошкам и собачкам отпускаю все грехи!" А всего-то - хотел расшевелить доктора, шел с ним рядом и вполголоса горланил:

Для души купил я ныне

На базаре сноп сирени,

А для тела - горькой редьки

Потому что под сиренью

В гимназические годы

Двум житонирским Цирцеям

Объяснялся я в любви...

Эту царственную овощь,

Этот фрукт благословенный

Запивая под сиреяью

Горлодером огневым!

Так и должно быть. Первая стадия любви заведомо предполагает бесконечную нежность друг к другу, теплоту милых встреч и непереносимую грусть и тревогу в те минуты, когда двое вынуждены не видеть друг друга.

Я немного ошалел от дивного наваждения образов, от теплого бархатного вечера и от внимания красивых женщин на крохотном бульваре.Женщины провожали нас выразительными взглядами, отвечали осторожной улыбкой на улыбку, понимая и принимая, как и должно быть, все на свой счет.

– Какая чума на всех нашла!? Тебе не кажется, что эта эпидемия так странно подействовала на граждан в этом городе?

– Какая эпидемия?! Нет никакой холеры!..Единичный случай с ребенком из Дагестана!
– доктор почему-то взорвался, и хорошо еще, что я ему

не брякнул из другого Саши - об "аравийском урагане и дуновениях чумы..."

– А я поверил... Как-то странно сознавать свою причастность к таким событиям. Я рад, что холера прошла мимо, - я обиженно замолчал, но доктор подхватил мрачно:

"Не ем прекрасных огурцов, с тоской смотрю на землянику.

Вдруг отойти в страну отцов в холерных корчах - слишком дико.

Сам Мережковский учит нас, что смерть страшна, как папуас"!

Он не эаметил того, что заразился сам моим зубоскальством. Я был в восторге - доктор успел где-то прочесть Сашины стихи, но не захотел признаваться.