Марушка опять одна, ходит из комнаты в комнату, все прислушивается. Нет, не к ветру, гудящему за окном, — к шумной песне лесорубов. Приятно, когда слышится:

Как-никак, а на этой границе ее Пижма стоит, заставой командует, стережет сон и покой народа.

Прислушивается Марушка к тому, кто скоро-скоро новой жизнью наполнит их квартиру. Дочь или сын — все равно. Тогда, товарищ ротмистр, можешь гоняться за Яноткой днями и ночами, ей скучно не будет, заботушки хватит.

Она присела у окна — еще не вечер, но синевой уже тянет и лес темнеет. Скоро войдет пахнущий лесом Пижма, кликнет: «Марушка, ты дома?» Она, как всегда, не ответит, тихо, крадучись, сзади обхватит его голову и затем уже крикнет: «Я король Шумавы — Янотка!» А Пижма, ее здоровяк Пижма, протянет: «Ты король, а я солдат Шумавы! Именем закона!»

И поцелует ее, а уж потом, когда разденется, повесит шубу, скажет: «У Янотки свой почерк ходьбы!» Она ему в ответ: «Заливаешь, ротмистр!» Пижма вдруг надуется, раскипятится как самовар. А Марушке смешно, потому что знает: все это видимость — у Пижмы очень доброе сердце.

Скрипнула лестница. Марушка накинула на плечи платок и стала к простенку. Руки протянула…

— Кальман!

— Здравствуйте, Марушка!

И, как в прошлый раз, присел на краешек скамейки.

Что это он заладил? Марушке стало зябко, она подвинулась к печке. «Эх, Кальман, Кальман, все уже былью поросло. Да ничего и не было».

— Слышал я, что товарищ Жишка приезжает на заставу…

— Не знаю.

— Как же так, разве Пижма не говорил? Он дома? — Кальман даже и глаз не поднял, смотрел на свои ноги: он-то знал — Пижма в лесу, за Яноткой охотится.

— Хотел просить товарища Жишку: пора кончать с бандюгой. — И опять не поднял головы, лишь усмехнулся уголком рта. — План горит. Не каждый идет на рубку. Трактора простаивают.

— А вот Пижма говорит, что у Янотки нет большого пальца на правой ноге. Как у тебя, Кальман.

— Откуда он знает, что у меня нет большого пальца? — Поднялся, головой уперся почти в потолок. Ой, какие страшные у него глаза!

— Кальман, что с тобой?!

— Ты сказала? — Он подвинулся к Марушке вплотную.

— Он по следам определил… правый носок обуви не так сильно печатается на снегу. Он, наверное, придумал… все это.

— Погоди, кажется, Жишка подъехал. Сейчас вернусь.

Кальман сбежал по лестнице, потоптался на нехоженом месте. Боже мой!

Вернулся, попросил кофе.

— Нет, ошибся, не товарищ Жишка. Чья-то машина проехала.

Кальман курил: три затяжки и один глоток кофе. Марушка открыла форточку и, не отходя от окна, поискала знакомый серп луны.

— Закрой форточку… Поют всякую чепуху…

Повернулась от окна:

— Кальман! Янек!

— Молчи!

Он поднял топорик еще выше.

— Янек!..

Кровь залила лицо. Упала Марушка позже, когда уже Кальман грохнул дверью и скрылся внизу с топориком за пазухой, уверенный, что она все равно упадет, умрет — удар был сильным.

«Пижма, ты уходишь?» — «Ухожу, Марушка». — «Опять один?» — «Один»…

Это Пижма так, чтобы не уснуть, мысленно разговаривает с Марушкой. Всю ночь посты проверял, а на зорьке решил заглянуть в ловушку, не потревожил ли кто снежный покров, стоит ли тростинка или… Ох, это «или»! Пижма не досказывал, кто мог сломать одинокую и дрожащую на холодном ветру тростинку. Собственно, зорька лишь угадывалась в усиливающемся ветре да в шорохе просыпающихся ветвей. Еще было темно, с трудом разглядывались стволы деревьев, и Пижма шел почти ощупью, наугад. Усталость давила на плечи, слипались глаза. Ночью по телефону с дальнего поста разговаривал с Жишкой. Старик торопит: «Хватит бандюге разгуливать в наших лесах». А под конец: «Ротмистр, сам-то не очень рискуй». О Марушке вспомнил, поэтому «…не очень рискуй».

И все же рассвет наступил как-то неожиданно. Пижма огляделся, заметил белеющие отметины на стволах — Кальман оставил. Дальше запретная зона — нехоженый участок. Пижма хотел было обойти, чтобы не оставлять следов, которые могут сбить с толку пограничников, шагнул в сторону и тут рядом заметил отпечатки ног. Он лег, начал рассматривать следы. Янотка прошел! Усталость как рукой сняло. Снег был глубоким, почти по пояс. Не останавливаясь, прыжками выскочил к лощине.

— Янотка!..

Человек бился в капкане, но не кричал. Пижма подходил к нему медленно, держа пистолет наготове. Сначала над ухом дзинькнула пуля, потом раздался выстрел. Пижма упал. Позади что-то шарахнулось, зашуршало в промерзшем кустарнике. Увидел рога, громадные и разлапистые. Они, покачиваясь, быстро удалялись к скале. Козел вскочил на возвышенность и там, освещенный первыми лучами, застыл, могучий, словно выточенный из самой скалы.

Еще пропели две пули. Пижма крикнул:

— Стрелять бесполезно! Сдавайся!

Пуля не пропела, но выстрел раздался. Если пуля не пропела, значит, в цель. Это Пижма знал. Он поднялся и во весь рост пошел к затихшему человеку. Руки были разбросаны, а возле головы, лохматой, с посиневшим лбом, лежал тяжелый кольт.

— Кальман!..

Да, это лежал Кальман. И как бы Пижма ни сопротивлялся, ни отгонял мысль, страшную и невероятную для него, он не мог не признать Кальмана. Это был он, убийца Марушки. Но Пижма еще не знал об этом злодеянии и поэтому все смотрел и смотрел в лицо Кальману, еще надеясь на какое-то недоразумение. Он освободил ногу от жима, снял сапог… Конечно, на правой стопе не было большого пальца. Потом подобрал выпавшие из сапога листки. На одном из них был список знакомых Пижме людей. В этом списке он нашел фамилию Жишки и свою, по счету предпоследней. Прочитал в конце подпись: «Янотка», а в скобках стояла буква «К».