— Он безбожник! — воскликнула синьора. — А разве человек без всякой веры может быть иным?

— Я хотел сказать, что он беспощаден в своих суждениях, что же до веры, то, думаю, она у него есть.

— Нету, нету, — возразил Розелло. — Он атеист, и притом из закоренелых, которых не переубедишь даже на смертном одре.

— Все-таки я сомневаюсь, что он атеист, — сказал Лаурана.

— Он ярый антиклерикал, — добавила синьора Рошо. — Однажды мы втроем — я, муж и дядюшка — отправились его навестить. Вы бы только послушали, что говорил мой свекор. Поверите ли, у меня начался озноб, — и она в ужасе заломила красивые обнаженные руки, словно ее и теперь била дрожь.

— Что же он сказал?

— Такое, такое, что я не могу повторить, в жизни не слышала ничего подобного... А бедный дядюшка только сжимал в руке свое маленькое серебряное распятие и терпеливо говорил ему о милосердии божьем, о любви.

— Профессор Рошо, кстати, сказал мне, что каноник — милейший человек.

— И не ошибся! — воскликнула синьора.

— Дядюшка просто святой, — добавил Розелло.

— Нет, этого нельзя и не следует говорить. Святых, — пояснила синьора, — создаем не мы... Но дядюшка каноник наделен такой сердечной щедростью и великодушием, что его можно смело назвать почти святым.

— Ваш муж, — сказал Лаурана, — внешне очень походил на отца. Да и мыслил он примерно так же.

— Как этот безбожный старец?! Помилуйте... Муж с большим уважением относился к дядюшке и вообще к церкви. Каждое воскресенье он провожал меня на мессу. Соблюдал пост. Ни разу он не усомнился в догматах религии, не позволил себе никаких насмешек. Неужели вы думаете, что я, хоть и любила его, согласилась бы связать с ним жизнь, если бы только заподозрила, что он мыслит, как его отец?

— По правде говоря, — заметил Розелло, — его трудно было понять. Даже ты, его жена, очевидно, не могла бы сказать с уверенностью, что он думал о политике, о религии.

— Он уважал семью, церковь, — уклонилась от прямого ответа синьора.

— Так-то так... Но теперь ты сама убедилась, что он был человеком замкнутым и своими сокровенными мыслями и планами не делился даже с тобой.

— Увы, это правда, — вздохнула синьора. — А своему отцу, хотя бы своему отцу, он ничего не сказал? — обратилась она к Лауране.

— Ровным счетом ничего.

— А депутату он сказал, что речь идет о личном и очень деликатном деле?

— Да.

— И пообещал принести документы?

— Целое досье.

— Знаешь, — сказал Розелло кузине, — нельзя ли нам порыться в его письменном столе, посмотреть его бумаги?

— Я бы хотела, чтобы все осталось в неприкосновенности, как было при жизни мужа. У меня самой не хватило бы духу рыться в его столе.

— Но это помогло бы устранить лишний повод для нелепых подозрений и беспокойства. И потом, пойми. Если кто-то нанес Рошо оскорбление, я из уважения к его памяти, из чувства любви к нему готов сам продолжить розыски и докопаться до истины.

— Ты прав, — сказала синьора и поднялась со стула.

Высокая, стройная, с красивой грудью и обнаженными плечами, она распространяла вокруг благоухание, в котором более опытный и менее пристрастный ценитель женских прелестей смог бы отличить тонкий аромат «Балансьяги» от запаха пота. У Лаураны синьора Луиза на миг вызвала неподдельное восхищение, словно перед ним была ожившая Ника Самофракийская, которая поднимается по лестнице Луврского дворца. Вдова Рошо провела их в кабинет покойного мужа, довольно мрачную комнату либо казавшуюся такой, так как свет падал лишь на письменный стол, оставляя в тени большие угрюмые шкафы, полные книг. На столе лежала раскрытая книга.

— Именно ее он читал в последний день, — сказала синьора. Заложив страницу пальцем, Розелло закрыл книгу и прочел вслух заглавие:

— «Письма к госпоже Z». Что это за вещь? — спросил он у Лаураны.

— Очень интересная книга одного поляка.

— Он на редкость много читал, — сказала синьора.

Розелло с большей, чем прежде, осторожностью положил книгу на место.

— Посмотрим сначала в ящиках стола, — сказал он. И выдвинул самый верхний. Лаурана склонился над раскрытой книгой, и его внимание привлекла фраза: «Лишь действие, затрагивающее правопорядок определенной системы, наводит на человека суровый луч закона». И словно перелистав другие страницы и пробежав глазами не отдельные фразы, а всю книгу, Лаурана вспомнил, о чем шла речь и в каком контексте. Польский писатель говорил здесь о Камю и его книге «Чужой». «Правопорядок определенной системы». А какая система была и есть у нас? Да и будет ли она когда-нибудь? Быть «чужими» как в правоте, так и в виновности, и в правоте и виновности одновременно — это роскошь, позволительная, когда есть правопорядок определенной системы. Если только не считать системой право убивать безнаказанно, как убили бедного Рошо. Но тогда человек куда больше «чужой», когда он выступает в роли палача, а не осужденного, и он более прав, если приводит в действие гильотину, а не стоит под ней.

Синьора тоже приняла участие в поисках. Она склонилась над самым нижним ящиком письменного стола, точно вписанная в конус светотени, отбрасываемой лампой. Ее грудь полуобнажилась, лицо таинственно утопало в темной копне волос. Мрачные мысли Лаураны мигом улетучились, растаяли под жарким солнцем желания.

Синьора задвинула ящик, легко, словно играючи, выпрямилась.

— Ничего не нашла, — сказала она равнодушно, точно рылась в ящике только для того, чтобы сделать приятное кузену.