Полагаю, что мы недооцениваем ряд вопросов, которые ставятся в работе К. Мангейма «Идеология и утопия». Сосредоточившись на критике его реакционной позиции, мы забываем, что неверность решения не упраздняет проблемы, которая состоит в соотнесении двух систем идейного воздействия. Одна из них направлена на утверждение, укрепление данного общества, а другая несет в себе заряд отрицания и критики. При этом далеко не всегда, как мы уже отмечали, эффект этого действия может быть обусловлен истинностью позиций.

Называя критические системы воззрений утопиями, Мангейм утверждает, что для отрицания и критики сознанию необходимы идеи, направленные против «поддерживающей» системы взглядов, т. е. ему «годится» все, что угодно. Марксизм в этой связи существенно отличался пониманием того, что требуется не все, а лишь действительно перспективные и основанные на знании реальной действительности идеи.

Однако вряд ли мы всегда правильно можем оценить разнообразные, подчас причудливые и даже уродливые явления, особенно контркультурного характера, в собственном обществе, если не захотим увидеть в них разновидность отрицания, критики, несогласия, идущих не от существа дела, а от формы, в частности, нашего собственного идеологического общения с массами.

До недавних пор отсутствие в системе наших идеологических воззрений критического направления порождало спонтанные «утопические» формы критики общества, типичные для обыденного сознания. Гегель называл сознание, критикующее действительность путем ее переворачивания в свою противоположность, несчастным. «Несчастное» сознание танцплощадок, дискоклубов, псевдопанков и экс-хиппи обнаружило себя не только на Западе, но и в нашем собственном доме.

В нашей идеологической позиции возобладал элемент утверждения и защиты социализма, очень понятный массам в связи с тем, что существуют враги, которые И заставляют защищать социализм — и здесь дела обстояли «неплохо».

И вместе с тем самоуспокоенность, преобладающая в этой позиции, некритичность порождали в обыденном сознании свою систему критических идей, в принципе определяющих движение к новому и поэтому с энтузиазмом воспринимающихся массами. Пафос, рожденный хотя бы и псевдодеятельностью, был хорош уже тем, что имелся, ибо как человек не может жить без той «энергии заблуждения», которая, по словам Л. Н. Толстого, определяет его творческую жизнь, так без этого не может жить и общество.

Ведь те некоторые теоретические и политические издержки, с которыми мы столкнулись вследствие необъективного определения этапов развития социализма (например, построение коммунизма к 80-м годам), отчасти претендовали на роль социально-прогрессивной иллюзии, призванной усилить пафос движения масс. Подобную роль они не сыграли в силу преобладания апологетики, потому что сразу превратились в противоположность — в защиту, в охрану вне всякой критики, а не в социальную романтику.

Ныне наша идеология начинает объединять в себе обе системы идейного воздействия: поддерживающую и критическую, а это уже дает более адекватное восприятие мира. Солидаризируюсь с Р. Блюмом, убедительно показавшим, что марксизм объединил две тенденции: реалистически-политическую и социально-романтическую (хотя и не вполне разделяю такую терминологию), т. е. в своем стремлении быть и идеологией, и наукой, попытался слить воедино одновременно как момент утверждения, защиты, так и момент критический, открывающий горизонты общественного развития [104] .

Рассмотрение идеальных образований, соотнесение их содержания с реальным содержанием, понятным и непонятным массам, может пролить свет на проблемы практически-духовной и духовно-теоретической деятельности, научного и вненаучного социального знания.

Революционная масса нуждается в лозунгах своего движения. Она ищет и находит их в социальных теориях, давая им реальную жизнь, практические цели, смысл и возможности уточнить себя, проверить соответствие своих содержаний реальной устремленности масс.

В период застоя не только руководство, деятели духовного производства, но и массы пребывают в неподвижности. Причины неэффективности общественных наук в 70-е годы ищут обычно либо в недостатках, присущих самим обществоведам, либо в слабом запросе управленческих инстанций к социальному знанию, в ограничениях, связанных с контролем власти. Никто не указал, что одной из причин неэффективности общественных наук была пассивность масс.

Когда масса спит, когда ее движению не нужны лозунги и цели, идеалы и перспективы, обществовед оторван от, жизни. Он требуется тогда, когда он может дать ответ массам и вслед за ними управленческим организациям, как достичь те цели, которые они ставят, или как поддержать те ценности, которыми они дорожат.

Но когда и цели, и ценности размыты, когда социальный запрос на знание не исходит от массы, когда существует тождество государства, гражданского общества и индивида, социальная и духовная жизнь являются преимущественно репродуктивными, повторяющими уже добытые содержания. «Порядок в доме» становится условным, ритуальным, хотя и незыблемым. Воспроизводится одно и то же содержание на поверхности общественной жизни, хотя в ее глубинах зреет понимание данной ситуации.

Против этих «отклоняющихся», не тождественных господствующей мысли тенденций было направлено «поучающее» воздействие идеологов, ученых, пропагандистов, все усилия которых были связаны с формированием сознания масс, доходивших до предположения, что у них нет своего, сформированного жизнью сознания, а есть лишь то, которое извне может быть вложено в головы людей.