— Да.

— Мы разве не?

— Да.

— Не важно.

— Для тебя. А для меня…

— Я трачу наше время.

— А остальные?

— Мне стало стыдно.

— Это оттого, что здесь, в Кливленде.

Они вернулись вместе в наемном автомобиле. Три стоянки были заполнены избыточными толпами в мерзком настроении. Я устал, я так устал. Человек из Южной Родезии обращался к коридорным, которые слушали его слова ненависти и думали о своем.

— Но тогда, — сказал Бак, но тогда Нэнси приложила палец к его губам.

— Ты представляешься мне таким недосягаемым, таким возвышенным над прочими мужчинами, — сказала она. — Я созерцаю тебя с такой странной смесью смирения, восхищения, отмщения, любви и гордости, что еще немножко суеверия, и я стану поклоняться тебе как высшему существу.

— Да, — сказал Бак, ибо заграничный скульптор, без сомнения — баварец, запел «Можешь взять свою любовь и засунуть себе в сердце», хоть и был весь покрыт каменной крошкой и грогом. Толпа ревела: аккомпаниаторы наяривали на экзотических инструментах Кливленда — «долоре», «каландре», «крале». Тренькайте, пальчики, шустро! Дворецкие не колебались ни минуты.

— История отпустит мне грехи, — заметил Бак и принял протянутую руку с громадными сапфирами, сияющими, аки гараж. Тут к нему подтанцевала Перпетуя, ее огромные потрясающие каштановые ресницы манили.

— Где Нэнси? — спросила она и, не успел он ответить, продолжила отчет о величайшей любви всей своей экзистенции, об отношениях со своим мужем Солом. — Он забавный и утонченный, — сказала она, — добрый и злой. Вообще-то мне о нем так много нужно вам рассказать, что, боюсь, не успею до комендантского часа. Вы не против?

Бряцанье танцев в Кливленде было уже таково, что многих, не ведавших о плане, оскорбило.

— Это оскорбление Кливленду, это адское бряцанье! — сказал один; и грог полился еще неистовее. Государственный секретарь по делам эротики вылетел из Вашингтона, столицы нации, чтобы лично во всем удостовериться, и человеку из Южной Родезии спасенья не стало. Он прокрался в Кливлендский авиатерминал.

— Можно мне билет до Майами? — спросил он танцующую девушку в билетной кассе «Дельта Эйрлайнз» без особой надежды.

— В этом году на Майами ничего нет, — огрызнулась девушка.

— Как я могу с ним разговаривать в таком бедламе? — задавалась вопросом Нэнси. — Как может белая птица надежды благословить наше туманное прошлое и будущее в таком шуме? Как? Как? Как? Как? Как?

Но Сол вовремя помахал с веранды Стоянки Номер Два. Ремень он спустил на бедрах опасно низко.

— Повсюду совокупление, — прокричал он, обмахивая себе шею, — это из-за танцев! Да, это так!

Так оно и было, как ни трудно в это поверить. Симпатии оголтело свирепствовали под предосудительно алыми небесами. Мы все боялись.

— Немыслимо, немыслимо, — твердил себе Бак. — Даже среди тех, от кого никогда бы такого не ожидали!

Перпетуя мерцала ему в ухо.

— Даже среди тех, — нашептывала она, — от кого бы не ожидали… ничего.

На какой-то миг…

— Нэнси, — воскликнул Бак, — ты, наверное, самая славнющая, черт возьми, девчонка в Кливленде!

— А как же твоя жена в Техасе? — спросила Нэнси.

— Она тоже очень мила, — ответил Бак. — Вообще-то чем больше я об этом думаю, тем больше верю, что из-за таких славных девчонок, как вы с Иродиадой, и стоит жить. Жаль только, что в Америке их не так много, чтобы каждому досталось хотя бы штук по пять.

— Пять?

— Да, пять.

— Мы никогда с тобой не сойдемся на этой цифре, — сказала Нэнси.

Резиновый дух Акрона, города-побратима пакистанского Лахора, в тот вечер раскинулся по плато выбросом пламени всех наших надежд.

Когда воздушное судно неполадкой двигателей по левому борту оказалось принуждено к посадке в Акронском Воздушном парке, чего Бак, разумеется, ожидал, он сказал:

— Но это же… это… Акрон!

Это и был Акрон — знойный, молекулярный, переполненный жителями, прижимающими крохотные транзисторы к крохотным ушам. Его захлестнула волна неблагодарности.

— Жопа, жопа, — сказал он.

Он промерил свое сердце. Граждане Акрона, проведя долгие часы на заводе, обертывались в дурноскроенные любовные треугольники, никогда не содержавшие меньше четырех персон различных степеней рождения — высоких, низких и посредственных. Прекрасный Огайо! с твоими транзисторизированными гражданами и неуважением к геометрии, мы любили тебя вечером у камина, дожидаясь, когда задремлет наша жена, чтобы можно было выскользнуть и повидать двух наших девчонок, Манфред и Беллу!