знакомства с нею эта проблемная область высвечивается. Не сказанное

оказывается не менее (а то и более) важно, чем сказанное.

Нам, российским философам, следует воспользоваться тем, что сам

Запад, прежде всего США и Западная Европа, еще далеко не освоили

этот монументальный труд. (В присланном мне шутливом «отчете» о

том, как происходило обсуждение «Социологии философий» в одном

из известных и респектабельных американских университетов сказано

следующее: «Высказывания разделились на две категории: «Ну, да-а-а,

крупно, весьма крупно, э-э-э» и «М-да-а, крупно, но я не уверен, что

убежден во всем, н-да-а, не убежден». Другие варианты мычания: «А

как это вообще можно измерить?» и «Ну, это совершенно мужской

подход».)

По каким-то причинам самой динамичной в интеллектуальном

освоении книги оказалась Канада, где уже прошел посвященный «Социологии философий» симпозиум с участием самого

Коллинза и таких видных фигур, как Марио Бунге. Летом 2000 г.

вышел целый номер журнала «Philosophy of Social

Science», посвященный только этой книге. Освоение культурного

капитала, заложенного в « Социологии философий», ставит любого

современного интеллектуала (философа, социолога, историка)

в весьма выгодную позицию: он может обратить представленное в ней

информационное богатство западной историко-философской традиции

и теоретическую глубину мысли автора книги в свой собственный

арсенал интеллектуального творчества. Если русская философская

мысль настолько хороша и сильна, как мы хотели бы думать, то ее

достоинств должно быть вполне достаточно, чтобы обретенный

культурный капитал сделать из чужого своим. Так, например,

поступали схоласты с Аристотелем, гуманисты — с Платоном,

английские эмпирицисты — с Декартом, немецкие идеалисты — со

Спинозой и Юмом, французские экзистенциалисты — с Гуссерлем и

Хайдеггером, американские социологи — с Вебером и Дюркгеймом.

(Между прочим, советские философы сделали такой «идейный

импорт», как учение Маркса, своим культурным капиталом, причем он

до сих пор остается краеугольным камнем в отечественной

философской традиции, а забвение философии марксизма было бы

непозволительным обеднением современной российской мысли.)

В конце статьи хочу вернуться к обсуждению масштаба значимости

«Социологии философий» Рэндалла Коллинза для глобального

самосознания интеллектуалов и для теоретического осмысления

истории идей. Лучший способ оценки здесь — соотнесение с уже

известными работами, сопоставимыми по тематике и широте охвата.

309

Признаюсь: работ такого теоретического уровня, посвященных

философско-богословскому и научному творчеству с единством

взгляда на традиции разных мировых регионов, мне не известно. Что

касается анализа только западной традиции философии, то и здесь

можно поставить рядом только знаменитые историко-философские

труды Гегеля и Б. Рассела, возможно, исследования по логике и

истории науки Т. Куна, К. Поппера и И. Лакатоса (кстати, у Коллинза

есть неявные идейные переклички со всеми этими авторами). Верна

или нет столь высокая оценка «Социологии философий» покажет время,

но именно такова высота планки для оценки интеллектуальной

значимости этого фундаментального труда.

Масштаб значимости данного труда, в точном соответствии с

моделью самого Коллинза, будет адекватно оценен лишь по

прошествии трех-четырех и более поколений. Современность — это

«густой туман», но даже в нем просматриваются контуры той

интеллектуальной громады, которую предоставляет нам Коллинз.

Позвольте выразить надежду, что читатель « Социологии

философий» почувствует соприкосновение с мощью теоретического

мышления автора, блеском его таланта и эрудиции, ощущение