цивилизационного подхода, постмодернизма, диалога культур,

аналитизма, феноменологии, информациологии, синергетики, транзитологии,

виртуалистики, дискурс-анализа, исследований глобализации и теперь уже кризисологии. Нельзя сказать, что любое из

этих и подобных направлений изначально и фатально пусто и

бессодержательно. Речь идет о том, что на одного мыслителя,

умеющего связывать соответствующие абстрактные понятия с

историческим и жизненным опытом, с научными фактами и

концепциями, приходится десять (если не сто или тысяча) тех, кто

просто повторяет те же слова в разных сочетаниях, пользуясь лишь

давно заезженными «примерами».87

87 Как известно, средневековую схоластику реабилитировали, а сугубо

абстрактные рассуждения Платона (например, в «Пармениде») и «первая

философия» Аристотеля (например, в «Метафизике») по праву считаются

вершинами чистого философствования. Почему же в XX и XXI вв. стало

неприемлемым то, что задало тон всей европейской философии

столетиями раньше? Пожалуй, главная разделительная черта определятся

появлением новых, постгалилеевских наук с эмпирическими основаниями

и общими теориями с объяснительной и предсказательной силой. В этой

принципиально новой ситуации, строго говоря, любая «первая

философия» (метафизика, онтология или гносеология) оправдана лишь в

той мере, в которой она прямо или косвенно помогает создавать новые

эмпирически обоснованные теории в той или иной области. Если же

современный философ пытается подражать древним авторитетам и

презрительно отвергает требования связи его рассуждений с опытом,

315

Грех вымороченности распознается через просьбы привести

примеры, проинтерпретировать конкретные ситуации, через вопросы о

связи рассуждений с достижениями современных наук

в соответствующей области. Жесткий отказ свидетельствует о

закоснелости в грехе, возможно, неизлечимости. Готовность

применять свои схемы к новым и новым реальным ситуациям,

готовность изучать чужие научные результаты, изменять и дополнять

свои схемы, понимание необходимости операционализации и

проверки, тем более, наличие направленности на верификацию и

фальсификацию своих тезисов — хорошие признаки. Такой философ

либо грешит схоластикой в рамках допустимого, либо вообще должен

быть признан безгрешным в данном отношении.

7. Грех аутизма (эзотеризм, «слоновокостность») — пожалуй,

самый легкий из перечисленных, во многом противоположный самым

тяжким первым двум грехам. «Какое мне дело до политики, власти,

общества, национальных, тем более глобальных, проблем? Знать

имена текущих правителей — уже неприлично для настоящего

мыслителя. Есть вечные великие книги, высокие идеи, есть солидная

традиция, есть сообщество таких же, как я, пусть небольшое,

замкнутое, но это люди, занимающиеся истинной чистой философией.

Пусть профаны называют это бесполезной “игрой в бисер” и никому

не нужной “башней из слоновой кости”. Философия жива такими, как

мы, а все остальные — невежи и бездари — с их житейскими,

политическими и глобальными проблемами пусть катятся ко всем

чертям!»

Вероятно, без некоторой доли греха аутизма (способности

отвлекаться от насущных забот, горестей и проблем окружения)

настоящих философов и настоящей философии действительно не

бывает. Однако чрезмерный аутизм выталкивает философию из жизни,

делает ее неактуальной, никому не нужной и не интересной,

выхолощенной, не привлекающей новые поколения. Как же отличить

допустимую долю философского аутизма от чрезмерной? Пожалуй, на

этот вопрос я отвечать не буду и оставлю его для дискуссии.

окружающей реальностью, научным знанием, то неминуемо впадает в грех

вымороченности — в пустую и бесплодную схоластику.

316

ПРИЛОЖЕНИЕ 3.  Интервью о состоянии философии в России