Пандемия гриппа, накрывшего оружейные фермы, отвлекла людей от недавнего происшествия. Благо вакцину нашли вовремя и обороноспособность страны не пошатнулась.

Солнце мое.

Помни: воздух - твердь, сдирающая кожу. Огонь, им пробужденный, негасим.

И я смиряюсь.

Про войну Колька услышал по радио. Он булку доедал, молока еще с полстакана оставалось и масла кубик, сдвинутый на край ломтя. Колька предвкушал, как масло - сливочное, желтое - попадет на язык, крутанется по нёбу, обволакивая сытным жирком - а тут радио и про войну.

– ...коварно напали на...

Колька поперхнулся, и масло слетело прямиком на брюки. Только никто не заметил и не стал пенять на внешний вид, герою не подобающий. Все тоже застыли и к радио повернулись, небось, думая, что ошиблась оно.

Ничего подобного.

– ...вчера приблизительно в 20 часов помещение радиостанции в Глейвице было коварно захвачено пепелацами...

Масло Колька все-таки подобрал и сунул в рот, уже безо всякой радости. А рука сама на грудь легла, прикрыв дырочку, никем, кроме Кольки, не видимую.

– ...проявив мужество...

И шепоток в голове:

– Живой, живой... не поцарапало...

– ...в кровопролитном бою...

Голос диктора, нажористый, как мамкин борщ, потонул в грохоте сапог.

Армии столкнулись, как два барана. Стальные рога артиллерии высекли искры. Копыта бронетехники взрыхлили землю, и щедрой рукой упало в нее стальное семя перезревших пуль.

Люди шли за удобрение.

Сигнал тревоги, раздавшийся в пять-сорок, заставил Майора поморщиться, а на горизонте уже показались тени бомбовозов. Они шли неторопливо и чинно, как гувернантки, в окружении роя непоседливых истребителей.

Желтые трассеры разодрали небо. Эхо прокатило отголоски взрывов и скрылось в бункерах. Майор же застыл, глядя на кипение воздушного боя.

Дойдут? Не дойдут?

Вот крайний в стае нырнул и устремился к земле, отчаянно молотя крылами. Из распоротого пулеметной очередью брюха сыпались недозревшие икринки бомб. Они разрывались, не долетая до земли, и казалось, что бомбовоз разбрасывает огненно-желтые астры. Точно такие же украшали комплект белья, заботливо припрятанный супругой для спального гарнитура "Надежда".

Выдали... авансом выдали. А бельишко она все равно не распаковала, найдя новый повод.

Поведя плечами - сирена голосила все громче, все натужней - Майор сдвинулся с места. К условной точке он не шел - бежал неуклюжей несолидной рысцой, прижимая к боку тонюсенькую папку. Внутри были бумаги. Пять страниц, писаных от руки. В них - два месяца работы, которые не имели значения. Но бумаги еще казались кому-то важными настолько, чтобы послать связного.

Он вынырнул из арки и замер, вытаращив блеклые глаза.

– Вали отсюда, - сказал Майор, протягивая папку.

Связной выхватил ее и скрылся в подворотне. А Майор неторопливым шагом направился к площади. Огненные астры догорали в небе, посыпая город смесью пепла и желтой маслянистой крови.

Сирена откашлялась и завела:

– Пусть всегда будет солнце...

Эхо взрывов лупило по окнам. Стекла дребезжали, но держались. И Врочек тоже держался: одной рукой за стол, другой - за мизерикордию. Рука подрагивала, и клинок то опускался, то поднимался.

– Бей уже!
– рявкнул помощник, которому страсть как хотелось бросить все и спрятаться в бронированной утробе бункера.
– Бей!

И Врочек ударил. Неудачно. Клинок скользнул по лобовой броне и вошел в глазницу криво.

– Извини, - сказал Врочек, исправляясь. Со второго удара добивать - прежде с ним подобного не бывало. Но гранатомет, измученный допросами, был рад уйти.

Помощник тоже.

Ну и хрен на него. Сука. Все вокруг суки. Воюют, воюют, а Врочеку убирать...

Должно было получиться иначе.

Он вытер мизерикордию о халат и достал из кармана флягу.

– Соотечественники!
– голосом Лидера произнесла радиоточка.
– Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы Пепелац бомбят Столицу. Но в моих словах не горечь, а надежда. Я верю в судьбу нашей страны...

Здание содрогнулось, и стекла все-таки выстрелили, осыпав Врочека осколками. Они сияли, словно драгоценные камни.

Все должно было получиться иначе!