– Мы переживем этот мрачный и горький час. Знайте же, что не далек, близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога...

– Вопрос, куда?
– сказал Врочек, допивая остатки спирта.

– Да здравствует народ!
– крикнули в ответ.
– И пусть гибель наша не будет напрасной! Наш подвиг кровью будет записан в анналы истории...

– В анале, - поправил Врочек.

Мать же вашу! Иначе все быть должно! Иначе!

– На баррикады, друзья, на баррикады! Ни шагу назад.

Врочек кинул флягу в ящик с останками и поднялся. Шел он покачиваясь. Под ногами хрустело. Из распоротой щеки кровило, а снаружи, перекрывая грохот канонады, доносилось:

– Пусть всегда будет небо...

Колька видел, как летит снаряд, оставляя серый след на сером же небе. Вот распускаются костяные закрылки, выравнивая траекторию. Вот вздрагивает и раскалывается крыша, а после взлетает, подброшенная ударной волной. И стеклянная крошка дробью прошивает стены.

А Кольку опять не задело.

Здание, разорванное пополам, еще держалось, точно не желая верить в случившееся. А потом вдруг взяло и рассыпалось. И это было до того неправильно, что Колька оцепенел. Он так и стоял на площади, под ревущим репродуктором, прижимая к груди полученную папку и глядя на останки Штаба.

Где-то под ними находился бункер, попасть в который у Кольки не выйдет.

Опоздал.

Подвел.

А ему поверили... поручили... понадеялись... как на героя... не знали, что герой - не настоящий.

– Не стой!
– крикнул кто-то, выдирая папку из Колькиных рук.
– Пристрелят.

Пули и вправду свистели, разбиваясь с лету о камни мостовой.

– Двигай, двигай!
– кричали Кольке в ухо.
– На баррикады!

– Пусть всегда буду... йааа...

Мачту с динамиком все-таки сшибло.

– Ты кто?
– спросил Колька, глядя на нежданного спасителя. Тот был невысок, сутуловат, грязен и явно нетрезв.
– Кто ты такой?

– Врочек, - ответил Врочек, думая, на кой хрен ему было связываться с этим щенком: все равно до точки не доберется. Самому бы успеть.

А с другой стороны: зачем?

– Это... это секретные бумаги.

– Неужели?

Мальчишка дернулся к пистолету, такому же молоденькому и доходяжному.

– Сиди, - велел Врочек, раскрывая папку.
– А то пристрелю.

Бумаги он просматривал по верхам, злясь на неразборчивый почерк писавшего. Паренек сопел, но не дергался, только затылок взглядом сверлил.

– Вот, значит, как...
– Врочек закрыл папку и, не целясь, метнул в урну. Белые листы закружились на радость ленивым пулям.

– Но это же...

– Просто бумажки. Выпить хочешь?

Парнишка мотнул головой, не в силах отвести взгляд от погибающего отчета.

– Ну и правильно, что не хочешь, потому как нету. Вставай. Пошли.

– Куда?

– На баррикады.

К баррикаде Майор вышел первым и занял место у пулемета. Стрелял короткими очередями, не целясь, но просто давая знать о том, что точка существует. Врочек, протиснувшись между ящиками и мешками с песком, потеснил Майора.

– А... а это вы?
– спросил Колька, присаживаясь в уголке. Он не очень представлял, что принято делать на баррикадах. Майор кивнул, дескать: совершенно точно он - это он.

– А... а он бумаги уничтожил.

– Стукач, - сплюнул Врочек и похлопал пулемет по холке.
– Хрен с ними, с бумагами... поздно уже.

И Майор снова кивнул: дескать, хрен и совершенно точно - поздно. Тогда Колька просто сел и принялся ждать. Он не знал, чего именно ждет, и жалел об оставленной дома медали: надеть бы ее и, глядишь, унялся бы сквознячок в груди.

К обеду наступило затишье. Небо и то прояснилось, припрятав портянки пороховых туч. Но ветер все равно приносил запах гари.

– Значит, ты с той стороны?
– Врочек лег возле пулемета, прикрываясь согнутым локтем от солнца.
– Наших заражал?

– А ты - наших? Пепелац?

– Точно.

Повисла пауза, которая показалась Кольке целой вечностью. Даже облака успели перестроиться в два фланга. Наконец, Майор спросил:

– Чего по своим тогда?

А Врочек ответил: