— Ты очень тих сегодня, — сказала я наконец.

— Я никогда не бывал так спокоен и запутан одновременно, — прошептал он. — Мое царство готово распасться на части. А сегодня два моих брата устроили мне выволочку перед моим же советом.

— Из-за чего?

— Из-за Севера. Из-за тебя. Из-за того факта, что Ассирия наращивает мощь, как они выразились, а я умножаю свои провинности. Из-за недостатка дождя, из-за луны и звезд… — он тихо хохотнул, и звук был похож на усталый вздох.

А я поняла, что сейчас новолуние. Я даже не задумывалась об этом до наступившей минуты. Каждый месяц с поры моего приезда ритуальные барабаны Атмакаха пульсировали за стеной города. Я подумала о моем лагере, почти надеясь услышать их ритм.

— Говорят, что я теряю веру своего народа, что я не дорожу своим договором с Яхве.

Он закрыл глаза, и я обняла его.

— В первые годы я был зажжен божественным огнем, совершенно поглощен Яхве. Я почти не спал, я был одержим — такие видения были мне о будущем этого царства! О наследстве моего отца… Но, более того, я был зажжен одобрением бога, усадившего меня на трон, словно он был мне отцом, куда больше, чем тот, кто возлежал с моей матерью.

— Тогда ты должен помнить это чувство, — сказала я.

И в тот же миг поняла, что никогда не удовольствуется долгом этот царь, который жаждет вернуть те первые вспышки страсти. Огонь оставил его, когда мир вокруг растерял свою загадочность, когда на смену страсти пришла суровая повседневность.

— Ах, и это говорит мне женщина, что преследует самих богов! Как ты напоминаешь мне те, прежние дни! Я думаю, часть меня готова скорее позволить царству рассыпаться на куски, чем потерять его. Тебя.

И я была готова к тому же.

Как хорошо мы научились притворяться, что вечно сможем сбегать на улицы, гулять в садах и подземных туннелях! Мы делали это со страстью, которой бы не бывало, не будь наше время столь кратким. Но я не могла заменить ему бога. И даже я знала, что Яхве не потерпит иной любви, что не будет превыше всего.

Еще одна причина, по которой я должна была уехать.

Но даже говоря: «Я уезжаю через три недели», я хотела услышать его протест, услышать, что он запрещает мне, что велит мне остаться.

Однако я не хотела становиться такой, как Наама, наверняка когда-то бывшая молодой и страстной, пока не отяжелела и пока свет в ее глазах не начал появляться лишь при упоминании сына. Или Ташере, с ее изысканными пирами отчаянья — поисками любой возможности хоть несколько часов удержать внимание царственного мужа, поскольку потерять его означало потерять место в этом мире. Разве я была иной?

Кто я?

Дочь, царевна, жертва, изгнанница, возлюбленная, царица, жрица… все эти слова означали кого-то другого — пока эта другая личность не исчезла.

И Соломон, этот ненасытный принц… Я знала, возможно, с самого начала, что никогда не смогу удовлетворить его. Не полностью, поскольку он искал той первой страсти и любви с Богом, пытаясь возвратить ее в богатстве, наложницах, женах, приданом.

Он плакал, и я обнимала его за плечи, мужчину, сильного, как ливанские кедры, которые он так ценил… и хрупкого, как слова.

— Иногда мне кажется, что бог оставит меня. Моисей видел Яхве, но так и не вошел в эту землю. И я, получивший все возможное на земле, годами не слышал голоса Яхве. Если он не покинул меня, сколько он пробудет в моем храме, когда меня не станет? Мой пророк видел, как Израиль распадается на части. Что тогда с нами станет? — Он покачал головой, как человек, слишком долго сражавшийся с этими вопросами.

— Разве ты не друг своему богу, как был твой отец? Разве ты не любишь его?

— Что такое любовь? — беспомощно спросил он. — Договор? Поэзия? Я думал, что люблю тебя, но попытался тобой обладать. Я люблю тебя сейчас, но я тебя отпускаю. И я не рад тому, что это делаю. Я знаю лишь, что бог Авраама и Исаака любит некоторых людей. И мое царство будет стоять, пока я верен. Но я не могу защитить его и усилить границы без того, за что мой же пророк порицает меня. Возможно, я поглощаю, как поглотил тебя, и недостаточно умею любить. Ты была права, — воскликнул он, — когда говорила, что я попал в западню!

Я замерла и затихла.

— Ты уснула, моя царица? — тихо спросил он некоторое время спустя.

— Я расскажу тебе кое-что, — сказала я, — и, возможно, ты меня за это возненавидишь. Но я расскажу тебе, потому что меня тянет это сделать, хоть сама я предпочла бы сказать совсем иное. Есть время хранить молчание, и есть время говорить вслух. Пришло второе.

Он поднял голову.

— Я кое-что знаю о сердце племен. Моя заявка на трон была по праву рождения моей крови, крови отца и моей матери. Чистой. Твои дети рождаются от матерей из других стран. Ты сам говорил мне, что наши истории сковывают нас. И каждый бог моей юности — это история, которая передавалась моими предками, чтобы сохранить нашу кровь чистой. Твоя же кровь течет теперь в разные стороны. В тот день, в храме, я видела, как двенадцать быков твоего народа разбегаются в разные стороны, и котел, что пролился на землю.

При этих словах его глаза расширились.

— И вот мой дар тебе. Я говорю тебе: будь осторожен, выбирая наследника своей крови, если желаешь сохранить милость своего бога. Потому что богу Яхве ты изменял куда больше, чем первой своей жене.

Он закрыл глаза.

— Тогда я потеряю все.

— Всякий раз, когда я понимала, что нечего больше терять… Я была свободна. Есть время хранить, и есть время разжимать пальцы. Оно всегда наступает в таком порядке. Но если ты не сможешь, если не решишься… если то, что заставляет тебя отчаянно хранить свои владения, не отпустит тебя до самой смерти, то пей свое вино и пиши стихи. Потому что ничего иного тебе не осталось и не останется.